Бабур (Звездные ночи) - [152]

— Ох, напрасно я не послушался тогда вас, дядя мулла, — вздохнул Тахир. — Стал беком, возомнил о себе невесть что…

Мавляна Фазлиддин, перемежая персидские слова и урду, изложил наконец главное:

— Племянник мой хочет уйти из круга жестоких беков и нукеров, только и думающих о войне и разбое.

Он хочет заняться мирным трудом. Как Мамат, который работает по закладке садов. Как вы, достопочтимый табиб… Прошу вас помочь моему племяннику!

— Знаю, вы прибыли в нашу страну не с военными целями, мавляна сахиб, — ответил Фазлиддину Байджу. — Из уважения к вам, зодчий, я окажу вашему племяннику посильную помощь.

В течение месяца Байджу лечил Тахира. Своими чуткими пальцами определив места переломов, он действовал терпеливо и искусно — руками своими, перевязками, какими-то жидкостями. Ни капли крови не потерял за время лечения Тахир. Как к своим собственным привык к иссиня-светлым ладоням и худощавым смуглым пальцам лекаря.

От платы Байджу отказался. Выздоровевшему Тахиру сказал:

— Вы поднесли мои руки — руки табиба — к своим глазам… Это знак вашей благодарности.

— Нет, нет, я должник ваш до конца дней! — воскликнул Тахир.

— Как знать, может быть, я сейчас расквитался с одним своим долгом…

И после долгих уговариваний, после того, как Фазлиддин и Тахир обещали никому не пересказывать то, что они услышат от него, Байджу поведал о своем брате — погонщике слонов. При Ибрагиме Лоди брат не нашел себе работы в Агре и уехал в Пенджаб. Он прослышал, что шах Бабур убил многих наших людей, и тогда он поклялся самому себе: «Я не пущу этих чужаков в родные края!» Нанялся в проводники к вражескому войску и завел его в болота, в непроходимые джунгли.

— Подождите! — Тахир вспомнил Лала Кумара. — Его слон изувечил тогда двух наших нукеров. Проводник бежал. Но, признаюсь вам, он восхитил меня своей смелостью. Не побоялся целого войска! Мы думали, что и он сам не сумел выбраться из болот и лесных дебрей. Значит, выбрался? Жив?

— Жив, но боится явиться в Агру… Нехорошо, что мой брат нанес увечья вашим нукерам, но, может быть, то, что я вылечил сахиба Тахира, смягчает хоть отчасти прежний наш грех перед вами?

Фазлиддин и Тахир запротестовали:

— Сахиб Байджу! Защищать родину — и столь самоотверженно — не только не грех, а доблесть!

— Благодарю вас, друзья, за эти слова! Но доблесть не дает пропитания. Брат вынужден скрываться в собственной стране. Нет работы, и нечем кормить детей.

— Ваш брат работал на стройке?

— Да, он научил слона таскать камни и бревна.

— Тогда пусть приходит ко мне. Ведь мы сейчас переучиваем даже боевых слонов!

— Брат мой слышал об этом. Он, как и все мы, радуется, что ваш шах тратит деньги, богатства на благоустройство городов, те самые деньги, которые прятал Ибрагим Лоди. Но боюсь, все же очень боюсь, как бы не попасть брату в руки властей… Сахиб, — обратился лекарь к мавляне Фазлиддину, — наши люди слышали, что шах ваш уважает вас, что вы руководите всеми крупными стройками — и здесь в Агре, и в Дехалпуре, и в Сикри. Может, выпросите у шаха Бабура прощение моему брату?

Фазлиддин отрицательно покачал головой:

— Хотя мирза Бабур большой поэт и просвещенный человек, но знаете пословицу: «Всегда опасно подходить близко ко льву и падишаху?„…Пусть-ка лучше ваш брат изменит свое имя и внешность.

— Он это сделал. Сейчас его зовут Кришан. Отпустил бороду во всю грудь.

— Очень хорошо. Тогда приводите его через неделю ко мне. Не сюда — в Дехалпур. Там сделаем так, что никто не узнает о его прошлом.

4

В месяц саратан, когда в Агре начинают лить дожди, сопровождаемые ветрами, Тахир пришел во дворец к Бабуру.

Шах едва узнал своего верного бека: борода и усы Тахира сильно поседели, плечи потеряли мужскую напряженность, будто изнутри стали полыми, обвисли. К старому шраму вдоль щеки прибавились новые — будто заплатки — на подбородке и на шее.

— Благодарение аллаху, вы уже выздоровели, бек, — намеренно бодро обратился Бабур к Тахиру. — Хорошо, что из Кабула приехал ваш дядя.

— Да, видно, бог послал мне его… спас он меня.

— Ну, а когда вернетесь на службу, бек?

Правая рука у Тахира не сгибалась, плохо повиновалась шея: если нужно ему было посмотреть налево или направо, приходилось поворачиваться всем туловищем.

— Увы, я уже не гожусь в телохранители, мой хазрат.

— Не о том веду речь… Хотел бы видеть… тебя… среди приближенных, среди самых близких мне беков.

— Нет, я не смогу стать беком… А теперь и не хочу им быть.

— Почему?

И Тахир, ничего не скрывая, подробно рассказал (Бабур внимательно слушал), как перед началом панипатской битвы, хмельной и чванливый, бесчеловечно избил нукера Мамата (друга своего, повелитель!) и все, что произошло вслед за этим.

— Лежал в постели, помирал от ран, но еще сильнее донимали меня муки совести, повелитель. Не подходит мне быть беком… Я пахарь. А еще — воин. Да только уже калека. Позвольте мне работать в саду, том самом, что закладывает мой дядя мулла. Поливальщиком буду, цветы стану разводить. Раньше я не одной пахотой, но садоводством и охотой занимался у себя в Куве.

Бабур слушал, подняв глаза на дождевые облака, — они плыли по небу меж мраморными расписными колоннами айвана. Красиво… Исчезающей красотой красиво. С благими намерениями он сделал Тахира беком, но теперь увидел, что счастья тем самым ему не прибавил.