Бабур (Звездные ночи) - [144]

В душе проснулось старое гнетущее чувство безысходности, бессилия, чувство неудачника, чьи дела всегда идут не так, как следует, чьи победы (даже победы) всегда оборачиваются ущербом. Почему судьба не дала ему победить в Мавераннахре? Панипатская победа будет прославлена в веках, он это знал, он чувствовал, что так будет, но… сегодня, сегодня ему не смыть с себя черного пятна завоевателя… сегодня он понял, почему не смог позавчера написать радостную газель в честь своей победы.

В тетради остались одни перечеркнутые строки. Радости не было истинной и позавчера, вернее сказать: в ней таилась горечь, которая и прорывалась наружу.

Эта горечь — вот правда!

Бабур взял перо. Словно ручей, зазвенела первая строчка:

Сколько лет, сколько лет мне ни в чем не везло. Вот беда!

Он посмотрел вдаль, на реку. Спокойно струилась вода. Красновато-багровые блики — следы закатного солнца — играли, слепили глаза. Кровь на волнах, всюду и везде кровь!

Исповедуясь перед собой, Бабур написал:

Сколько лет, сколько лет мне ни в чем не везло! О беда!

Жизнь моя — заблужденье одно. И — теперь, и — всегда…

Черным горем гоним, я ушел в Хиндустан, но за мною тотчас же

Черной тенью, пятном неотмывным оно притащилось сюда!

В сумерках четырехвесельная лодка под пышным балдахином приблизилась к шахскому кораблю. Стражник крикнул:

— Кто там, на лодке?

Бабур прислушался к ответу.

— Мирза Хумаюн просит позволения увидеть великого шаха, — отозвались с лодки басом.

Бабуру захотелось поговорить с сыном по душам, наедине. Позвал слугу, приказал:

— Скажите там, пусть Хумаюн быстро поднимется ко мне!

Вскоре послышались легкие шаги. Вот и Хумаюн! Глаза сияют молодым задором, усы еще не загустели, не закустились, но от разворота плеч и груди веет мужской силой. Ни горестей духа, ни слабостей тела не существует пока для Хумаюна. «В восемнадцать лет и я был таким же. Что осталось теперь от того джигита?» — от этой мысли Бабур ощутил, как усиливается боль в груди и в голове.

После взаимных приветствий Хумаюн сел напротив отца, чуть ослабил пояс халата и, улыбаясь, вытащил спрятанную на груди маленькую шкатулку, отделанную перламутром.

— Откройте и взгляните, повелитель.

Бабур не спеша открыл коробочку. Внутри нее на бархате лежал какой-то камень, а лучше сказать — сверкающая звездочка. Неужели алмаз? Величиной с орех — и алмаз? Бабур видел на своем веку немало самых различных драгоценных камней, но такого большого алмаза не видел, даже представить себе не мог, что подобные бывают.

— Что это за камень?

— Алмаз.

Камень купался в собственных лучах.

— А вес какой?

— Семь-восемь мискалов[205].

— Такой большой алмаз?

— Я позвал к себе ценителя алмазов, повелитель, и дал ему осмотреть камень. Оказывается, это знаменитый Кохинур[206]. Во всем мире, оказывается, нет алмаза крупнее. И стоит он больше, чем полные сундуки золота.

— Я слышал, что у повелителя Банолы султана Алавиддина есть один изумительный алмаз, несравненно прекраснее и дороже других алмазов. — Молва утверждает, будто стоимость его такова, что может окупить расходы большого государства за целый месяц.

— А по словам того самого ценителя стоимость Кохинура может сравняться с расходами всех государств дар-уль-ислама в течение двух с половиной дней… Так он сказал! — Хумаюн весело рассмеялся.

— Откуда ты взял его?

Хумаюн смутился, отвечая:

— Мне его подарили… в семье магараджи Гвалиора.

— За что?

Хумаюн начал свой рассказ застенчиво, лишь постепенно воодушевляясь.

— Повелитель-шах, конечно, знает, что магараджа Бикрамадитья, чей род вот уже сто лет управляет Гвалиором, страной, сказочно богатой, не пошел с Ибрагимом Лоди, долгое время воевал против делийского султана, и все же вынужден был отдать город Гвалиор Ибрагиму, а сам ушел в Шамсабад, где затем и скончался.

После победы под Панипатом бабуровская конница, ведомая Хумаюном, выйдя из Дели, заняла Шамсабад, где в замке жили две дочери, сын и вдова покойного раджи. Двадцатилетний сын уверял Хумаюна: «Ибрагим Лоди был не только вашим, но и нашим врагом, мы тоже радуемся, что он сокрушен. Теперь разрешите нам вернуться из Шамсабада в наш родной край, в Гвалиор». Хумаюн отнесся к молодому магарадже с участием, но сказал ему, что до возвращения их семьи в Гвалиор он сам разрешения дать не может, это — дело отца, надо ждать прибытия в Шамсабад шаха Бабура. Замок же магараджи будут охранять пятьдесят лучших нукеров во главе с беком Вайсом… И вот ночью он, Хумаюн, спавший в шатре в саду этого замка, был разбужен шумом и криками, что доносились откуда-то изнутри здания. Хумаюн вбегает в замок вместе с телохранителями и видит, что один из нукеров Вайс-бека лежит мертвый в луже крови у порога двери, ведущей во внутренние покои, а восемнадцатилетняя дочь раджи на ступеньках лестницы дрожащими руками пытается подобрать с полу часть полотнища своего сари, чтобы прикрыть оголенные плечи. Еще он видит, что пятеро нукеров окружили ее брата и выбивают из его рук саблю.

А произошло вот что. Вайс-беку приглянулась одна из двух дочерей покойного магараджи, и он вознамерился с помощью этих самых нукеров силой затащить ее в свою комнату. Брат встал на защиту сестры. Ударом сабли свалил нукера, который схватил девушку, чтобы унести ее на руках.