Бабодурское - [41]

— Я за свежей водой им сгоняю! До утра протянут, а там поглядим! — радостно кричит мальчик. Он нашел временное решение.

— Да! — подхватывает девочка. Ей тоже кажется, что так хорошо.

Пока мальчик бегает к морю и назад, я молчу. Молчит и девочка. Расчесывает длинные волосы, шлет кому-то смски, пьет пепси. Мальчик возвращается с двухлитровой пластиковой бутылью, полной свежей морской воды.

Выливаем в кастрюлю. Пленники оживают, начинают усиленно карабкаться по металлическим стенкам, падают, снова карабкаются.

— Жить хотят, — шепчет мальчик. В его шепоте слышны горькие слезы. Вот-вот и он начнет плакать. Но держится.

— Угу. Но, по-моему, это они зря хотят. Напрасно, — я тоже умею быть жестокой.

— Не напрасно. Я бусы себе хочу. И сделаю! — девочка вскакивает, уходит с балкона, там громко хлопает холодильником.

— Они в природе недолго живут, я смотрел Дискавери. Все равно умрут этим летом, — сообщает мальчик и ждет моего кивка или любого другого подтверждения спасительной своей мысли.

— Сколько положено, столько и живут. Но успевают размножиться. А не задыхаются в расцвете лет в крошечной железной кастрюле. — Я умею быть очень жестокой.

— Я бусы хочу, — кричит девочка из комнаты. Оказывается, она все это время прислушивалась. — И сделаю!

— Не-а. Не сделаешь. А животные умрут.

Тут любопытно. Я понимаю, что надави я сейчас на обоих детей какой-нибудь классической историей из жизни папы-рачка, мамы-рачка, детишек-рачков и прочее, ползучие твари будут спасены. Помнится, в свое время именно так я спасла кротячье поголовье на даче родителей. Но мне не хочется. Мне не знаю чего хочется. С одной стороны, мне все еще жаль раков. С другой стороны, хочется, чтобы дети решили сами. И чтобы в решении их были не только единомоментные эмоции — ах, жалко бедных маленьких рачьих малышей, — но и осознанная позиция. Мне хочется, чтобы дети не пожалели, но подумали «зачем». Много хочу?

Ага. Но жара, морской воздух и нега способствуют многохотению.

— Ладно. Я не буду делать бусы, — решает мальчик. — Пойду отпущу своих на волю. Пусть размножаются и доживают свой век.

Облегчение, радость, почти восторг… Немного самолюбования, конечно. Собственное милосердие всегда причина самолюбования.

— Только моих не трожь! И ты меньше меня собрал, понятно?! — Девочка влетает на балкон. Злая. Капризная.

Думаю, она зла на то, что мальчик отобрал у нее возможность принять решение первой. Теперь ей деваться некуда. Либо настаивать на своем, либо рассчитывать на меня. На то, что я волей взрослого человека заставлю…

Нет. Я не буду. Сегодня я недобрая.

— Ну… Тогда давайте решать, где чьи рачки, — говорю я и пододвигаю к себе кастрюлю. Рачки лупоглазят и машут клешнями, как будто сигнализируют «выбери меня, меня, меня». Но это все вранье и эмоции. Рачкам без разницы. Они просто хотят вылезти наружу. Те, которые еще живы.

— Вот этого точно я поймал, — мальчик вытаскивает первого.

— Хорошо. Тогда сделаем так. В эту миску, — ставлю глиняную чашку рядом с кастрюлей, — мы будем выкладывать тех, кому разрешим жить. А в кастрюле мы оставим тех, кому умирать.

Ага. Это уже другое. Это не «отпустить» — «оставить». Это решение совсем иного порядка. Дети опешивают. Оба.

Девочка швыряет расческу на стол и снова выбегает вон. Включает музыку на полную громкость.

Мы с мальчиком долго «спасаем» рачков.

— Вот этот маленький. Он еще не вырос. Значит, пусть растет и размножается, — еще один рачок обречен на «жить».

— А этот красивый, — хватаюсь я за пятнистую раковинку. Житель раковинки норовит ткнуть в мой палец своим тельцем.

— А этот на бабушку похож…

Не знаю, чем крупный морской рак в сером панцире похож на бабушку, но соглашаюсь. Через пять минут в глиняной чашке больше половины ранее-обреченцев.

— Она не заметит, что мы больше взяли. Пусть. Пусть живут, — шепчет мальчик.

Однако в кастрюле, помимо уснувших, есть еще и живые. Довольно много. Мальчик грустно смотрит на них. Вздыхает хлипко. Шмыгает носом.

— Это ее раки. Ничего не поделать. Простите меня, раки, — вздыхает еще раз, не без рисовки. Но и не без искреннего сожаления.

— Ну. Тогда вперед — выпускай на волю тех, кого можешь.

Мальчик, счастливый, убегает. Даже дверь забывает захлопнуть. Дует.

Девочка лежит на кровати, слушает музыку, нарочито громко подпевает. Делает вид, что не слышит, когда запыхавшийся мальчик сообщает, сияя улыбкой и собственной значительностью: «Ой. Как они разбежались все! Быстро-быстро. Хорошо, что мы их не убили».

Ложимся спать. «Зато я себе сделаю бусы из раковин, все обзавидуются», — бурчит девочка, засыпая.

* * *

Следующим вечером мы уезжаем. Собирались позже, но пришлось. В автобусе довольные, веселые, разомлевшие от солнца вспоминаем эти две недели. И абрикосовое мороженое, которое ели тоннами. И найденные на пляже чьи-то трусы. И лопнувший мяч. И юношу, который так многозначительно заглядывался на девочку…

— В школе расскажу всем, — мечтает девочка. — Хорошо отдохнули.

— А бусы! — Мальчик вскакивает и смотрит на нас с ужасом… — Бусы! Рачки!

— Забыла, — шепчет девочка…

— Забыла? Ты их забыла, там, на балконе, в кастрюле? Да? Ты их там просто так уби… — мальчик обреченно машет рукой и садится на место. Ничего уже не поделать.