Бабл-гам - [3]

Однажды летом, мне тогда было семнадцать, я встретила в видеоклубе одного типа, он был из Парижа и только о Париже и говорил. Приехал на каникулы, жил в соседнем доме. Дом выставили на продажу еще десять лет назад, прежние владельцы поубивали друг друга. Он был громадный, с бассейном. Родители того типа только что развелись, и мать купила здесь жилье, потому что не хотела никого видеть, у нее была «депрессия». Его «все задолбало», он ненавидел этот дом, ненавидел это место, предпочитал «Берег»,[1] он всегда проводил каникулы на «Берегу». «На котором?» — спросила я. «На Берегу», — ответил он. Ничего себе тип, худенький, с очень тонкими светлыми волосами, в тесных джинсах, прямо девочка. На два года старше меня. Я послала к черту отца с его баром и ходила к этому парню каждый день. На Конечной только об этом и болтали. Болтать было о чем. Это произошло в бассейне. Мне не понравилось. Он сказал, это потому, что мы все сделали в воде, в воде всегда не круто, а в его комнате, в башне, будет лучше. В башню я подниматься не захотела. Мне это не нравилось. Но встречаться с ним не перестала, из-за его бассейна.

В конце лета, уезжая на «Берег», к отцу, он подарил мне флакон духов, назывались «Дольче вита». Сказал, что позвонит из Парижа, но я не стала ждать попусту: знала, что звонка не будет. Еще я знала, что на следующий год он вернется и что год — это не так уж долго. Я опробовала духи, отец обозвал меня кокоткой, и я убрала флакон поглубже в ящик шкафа, к маминым побрякушкам, до лучших времен.

А на следующее лето тот тип приехал опять. Мне сказала дочка сторожа из его дома. Но он не пришел ко мне в бар, а когда я столкнулась с ним в видеоклубе, при нем была подружка, она говорила, что клуб — фуфло, выбора никакого, а он со мной не поздоровался, а она посмотрела на меня косо, смерила взглядом с ног до головы, так на меня еще никто не смотрел. Я отдала кассеты, а вернувшись домой, вытащила флакон из ящика и вышвырнула в помойку.

Ненавижу типов, которые приезжают на каникулы и селятся рядом.

Ненавижу свой день рождения, с которым никто меня не поздравляет, потому что у меня нет друзей, никто, кроме отца, а каждый ушедший год — это еще год на Конечной, год, вычеркнутый из жизни, год загубленной молодости, с каждым днем рождения мой лоб будет все больше хмуриться, глаза сморщатся, рот обмякнет, пока наконец я не стану уродиной, старухой, и тогда, глядясь в зеркало, отыскивая следы своей несчастной, так никому и не понадобившейся красоты, я спрошу себя, кто я, куда ездила, что делала, и сама себе отвечу: «Никто, никуда, ничего».

Через неделю мне исполнится двадцать один год, и я отмечу это событие в мрачной комнатушке за баром, напротив будет сидеть отец. Я буду смотреть в пространство, а он — на меня, не отрываясь. Трясущейся рукой он разольет скверную шипучку по высоким пластиковым фужерам. К еде я не притронусь. Минут сорок пять он будет говорить про маму, про хлопоты с баром, я не пророню ни слова, потом он встанет, захмелев от вина и собственных благих намерений, и скажет, что у него для меня сюрприз, и удалится на кухню за пирогом, который еще с утра спрячет за двумя ящиками пастиса «Рикар». Он торопливо зажжет свечи, торопливо, потому что долгое отсутствие будет выглядеть подозрительно и сведет на нет эффект неожиданности, потом внесет пирог, издав громогласное «та-та-татам», как будто кролика из цилиндра вынул, и водрузит его на стол, а я скажу с самым невинным видом: «Ой, пирог, вот так сюрприз!», и он подставит мне щечку, а я задую свечи.

Потом, вечером, мы вместе будем смотреть, к примеру, финал «Вопросов для чемпиона» или, может, какой-нибудь старый фильм с Лино Вентурой, если удастся победить видак. Я уйду из гостиной прямо посреди программы, чтобы избежать смущенных поцелуев на ночь, и лягу в постель, но не усну. Голод не даст мне спать. Голод и назойливый жиденький свет фонаря перед окном. Я буду смотреть на старуху напротив, не видя ее, и когда отец, как обычно, зайдет в комнату проверить, все ли в порядке, и потрепать меня по голове, притворюсь спящей.

Он тихонько прикроет дверь, а через несколько минут я услышу, как заскрипела под ним кровать, и буду знать, что он спит. Тогда я смогу встать, сесть на подоконник, выкурить пару сигарет и немного послушать музыку, старую мелодию Леграна, ее очень любила мама. Я смогу дышать. Я дышу только по ночам, сидя на подоконнике с сигаретой, слушая «Мельницы моего сердца». Закрываю глаза и уношусь отсюда. Лечу над Конечной, словно во сне, к другой жизни…

Две недели назад мы с отцом были у дяди, он работает в четырехзвездном отеле в часе езды отсюда. Отель — очень красивый замок с большим садом. Дядя ухаживает за садом. Пока отец с дядей пили аперитив, я решила прогуляться. Там был бассейн, но я не взяла с собой купальник. Вокруг бассейна томились в шезлонгах люди. Подальше стояли белые деревянные столики и стулья. Я сказала себе, что никому не помешаю, если посижу немного здесь. Заказала кока-колу, в сумочке нашлась мелочь. Я пила колу и смотрела, как темнеет вода в бассейне: солнце опускалось к холмам. А потом какой-то тип спросил, не занят ли второй стул. Я ответила «нет», думала, он хочет его забрать, но он уселся напротив. На нем была белая рубашка поло, темно-синие плавки и массивные серебряные часы. С виду лет пятьдесят, но до того загорелый, что я засомневалась. Его звали Жорж, он приехал с дочерью на недельку. Дочь недавно пыталась покончить с собой, он увез ее сюда, чтобы она немного расслабилась. Тут смертельно скучно, но спа — высший класс. Как мне нравится спа? Я не знала, что это такое. Он удивился. Спросил, из этого ли я отеля. Я ответила: нет, приехала повидать дядю, дядя — здешний садовник. Он опять удивился, я было обиделась, но он объяснил, что с восьмидесятых годов ни разу не видел, чтобы девушка пила просто колу, не лайт. Потом спросил, какой у меня рост. Я сказала, что мой рост — метр семьдесят два. «Значит, метр семьдесят», — усмехнулся он, его усмешка мне не понравилась. «А весишь ты сколько?» — «Сорок восемь кило», — сказала я. Он спросил, снималась ли я когда-нибудь, и сердце у меня забилось. Я ответила, что нет, но очень бы хотела сниматься, что на самом деле это моя мечта. «Конечно, конечно, а лет тебе сколько?» Я ответила: двадцать, он решил, что я старовата. Мне хотелось сказать, что милостыню пусть подает на паперти, но не сказала, улыбнулась, и тип спросил, не собираюсь ли я на днях в Париж. Если собираюсь, то могу пройти пробы, пробную фотосессию. Если пробы окажутся удачными, он мог бы взять меня в свое модельное агентство — агентство «Вэнити». Поздновато начинать в таком возрасте, но дело того стоит. Дело того стоило, еще бы. Я сказала, что собираюсь на днях в Париж. Он дал мне визитку. Встал и направился к блондинке, плачущей в шезлонге, наверно, к дочери. Когда я спросила счет, мне сказали, что за все заплачено. Я пошла к отцу, пора было уезжать.