Бабель: человек и парадокс - [19]

В апрельском номере «Нового мира» за 1928 год советский театральный критик Павел Марков (1897–1980) опубликовал рецензию на пьесу Бабеля «Закат» (1926), написанную по мотивам сборника «Одесские рассказы»: действие пьесы происходит на Молдаванке в 1913 году. Спектакль по ней был впервые поставлен в Бакинском Рабочем театре 23 октября 1927 года.

В своей рецензии Марков пишет: «Пьеса Бабеля „Закат“ представляет нам картину жизни, замечательную своей литературностью». В то же время он критикует Бабеля: «Недостатки пьесы — не в ее философской природе, но, скорее, в том, что ее философия чужда нашей эпохе». Затем Марков меняет угол зрения, снова хвалит литературные таланты Бабеля и резко критикует второй МХАТ, взявшийся за постановку после премьеры в Баку: «Живые, теплые персонажи Бабеля превратились в гиперболизированные маски… конфликт позиций драматурга и режиссера столь очевиден, что порой создается впечатление, будто пьесу написал кто-то другой». Раскритиковав постановку, Марков в заключение пишет: «От художников, подобных Бабелю и Алексею Толстому, мы вправе ожидать, что они теперь покажут нам обычаи новой жизни». Комплимент двусмысленный, но замечательно то, что Марков ставит в один ряд Бабеля и Алексея Толстого.

Спектакль в МХАТе успеха не имел и вскоре пропал из репертуара, однако у пьесы по-прежнему было немало поклонников. В 1928 году, в письме к своему отцу-эмигранту, Борис Пастернак сообщает: «Вчера я прочел „Закат“, пьесу Бабеля, и еврейство, как этнический факт, стало для меня чуть ли не впервые в жизни явленьем положительной и непроблематической важности и силы…»

Невзирая на эти хвалы, в 1928 году Буденный возобновил кавалеристскую атаку на Бабеля. Буденный после окончания Гражданской войны сочинял о себе героическую легенду, увязывая ее с неуклонно разрастающейся историей военных подвигов Сталина. Он не мог простить Бабелю того, что в «Конармии» тот правдиво изобразил его вождем разношерстной казачьей армии — бесстрашным, но таким же варваром, как его бойцы… На родине и за рубежом «Конармия» стремительно набирала популярность, и это стало реальной угрозой его репутации.

К тому же «Конармия» открывалась победой и завершалась отступлением, рассказывая об одном из крупнейших провалов Гражданской войны — поражении Советской республики в Польской кампании. К этой неудаче, возможно, приложил руку и Сталин, не позволивший соединить армию Буденного с силами Тухачевского под Варшавой. Этот эпизод подрывал полководческую непогрешимость Сталина и раздражал вождя достаточно, чтобы он попытался уничтожить свидетельства. Бабель должен был понимать проблему, однако в 1925–1926 годах, когда он заканчивал редактуру «Конармии», художественная цельность цикла, вероятно, перевесила все прочие соображения.

В конце 1920-х и в 1930-х, когда усиленно пропагандировался миф о военном гении Сталина, «Конармия» неизбежно двигалась против течения. Бабеля уничтожили бы, невзирая ни на какой мировой успех, заставили бы эмигрировать, если бы не могущественная защита Горького.

Двадцать шестого октября 1928 года Буденный атаковал самого Горького в «Правде». Озаглавив свою статью «Открытое письмо Максиму Горькому», Буденный отвечал на статью писателя, опубликованную в «Правде» и «Известиях» 30 сентября 1928 года. В ней Горький писал: «Товарищ Буденный охаял „Конармию“ Бабеля — мне кажется, что это сделано напрасно: сам товарищ Буденный любит извне украшать не только своих бойцов, но и лошадей. Бабель украсил бойцов его изнутри и, на мой взгляд, лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев».

Стараясь соблюсти приличия, Буденный, наверняка получивший разрешение на публикацию от Сталина, отвечает тем не менее упрямо и снова нападает на Бабеля. «Прежде всего, — пишет он, — чтобы лучше знать первоисточники „Конармии“ Бабеля, я должен оговориться, что Бабель никогда не был и не мог быть подлинным и активным бойцом 1-й Конной армии. Мне только известно, что он где-то плелся с частицей глубоких тылов, к нашему несчастью, всегда отягощавших боевую жизнь 1-й Конной армии… Я полагал бы, что Бабель, с полным соответствием жанру и стилю бытописаний, мог бы скорее назвать (и это было бы правильнее) свои очерки: „На задворках Конармии“. Бабель фантазирует и просто лжет… Фабула его очерков, уснащенных обильно впечатлениями эротоманствующего автора, это — бред сумасшедшего еврея».

Напоследок Буденный обвиняет Бабеля в ужасающем преступлении — в контрреволюции: «Я думаю, что и вы, Алексей Максимович, со мной согласитесь в том, что, для того, чтобы описывать героическую, небывалую еще в истории человечества борьбу классов, нужно, прежде всего, понимать сущность этой борьбы и природу классов, т. е. быть хотя бы и не вполне осознающим себя диалектиком, марксистом-художником. А как раз ни того, ни другого у Бабеля нет. Вот почему его попытка изобразить быт, уклад и традиции 1-й Конной армии получилась в карикатурно-пасквильном виде, и вся его повесть пронизана мещански-обывательской точкой зрения с чистейшей мелкобуржуазной идеологией… Вот почему я охаял „Конармию“ Бабеля, и не только я, но и вся та революционная масса, силами которой мы на ваших глазах строим социализм».