Бабель: человек и парадокс - [18]

Польскую кампанию Бабель отобразил в цикле рассказов «Конармия», описывающих первые победы, начало поражения и отступления красноармейцев осенью 1920 года. Рассказы «Конармии» печатались в журналах и газетах в период между 1923 и 1926 годом. Тридцать четыре рассказа составили сборник, опубликованный в 1926 году; вышло в общей сложности восемь тиражей, книга была переведена на английский, французский, итальянский, испанский и немецкий, а Исаак Бабель стал одним из самых знаменитых за рубежом советских писателей.

Бабель подчеркивал, что эти рассказы не имеют точной документальной основы, что литературный эффект для него важнее исторической правды. Он изображал персонажей, которых наблюдал: например, командир Первой Конной армии Семен Михайлович Буденный (1883–1973), ставший позже маршалом Советского Союза, первым заместителем наркома обороны. Бабель показывает его нерешительным, неловким, жестоким. В рассказе «Чесники» (1924) Буденного просят накануне боя произнести речь перед солдатами. «Тот вздрогнул и тихо сказал: „Ребята… у нас плохая положения, веселей надо, ребята…“» — и это не вполне речь будущего Героя Советского Союза.

Другой исторически достоверный персонаж «Конармии» — член Реввоенсовета Климент (Клим) Ефремович Ворошилов (1881–1969). В «Чесниках» Бабель показывает, как Ворошилов не исполняет приказов командарма, что приводит к наступлению. Ворошилов был личным другом Сталина, а в период, когда вышла «Конармия», — народным комиссаром по военным и морским делам (в 1953-м он станет председателем Президиума Верховного Совета СССР). В условиях убийственной психотической диктатуры Сталина и его приспешников таких людей нельзя было критиковать. Почти наверняка они желали вычеркнуть из истории свои поступки — и особенно поражение в войне с поляками в 1920 году. Рассказы Бабеля набирали популярность и мешали отредактировать историю.

Нападки на Бабеля последовали незамедлительно — в основном это были статьи, подписанные Буденным. Не следует также забывать, что в 1924 году Буденный участвовал в политической борьбе на стороне Сталина и поступки его диктовались стремлением поддержать Сталина и Ворошилова в приходе к власти. В 1924 году, за два года до книжной публикации «Конармии», Буденный написал язвительную статью о Бабеле и «коммунистическом» редакторе, который пропустил эти рассказы в печать. Свое послание Буденный озаглавил «каламбуром»: «Бабизм Бабеля из „Красной нови“». Командарм ужасался тому, что «художественно-публицистический журнал с ответственным редактором-коммунистом во главе» разрешил «дегенерату от литературы» Бабелю «оплевывать слюной классовой ненависти» Первую Конную Красную армию, «величайшее орудие классовой борьбы».

«Неужели, — продолжал Буденный, — т. Воронский так любит эти вонючие бабьи-бабелевские пикантности, что позволяет печатать безответственные небылицы в столь ответственном журнале?» В первый, но отнюдь не в последний раз за Бабеля вступился Горький — он похвалил стиль Бабеля и его образы. Вероятно, только человеку, обладающему статусом Максима Горького, крупнейшему писателю Советского Союза, которого Сталин в дальнейшем предпочитал удерживать в стране и не обижать, хватало веса и бесстрашия защищать Бабеля от нападок советских начальников.

Впрочем, за Бабеля вступился не только Горький. В тот же год А. Лежнев (Абрам Зеликович Горелик; 1893–1938), советский критик, чья жизнь закончится в застенках НКВД, публикует превосходный отзыв на «Конармию» в «Печати и революции», который затем перепечатала «Красная нива». Этот журнал выходил тиражом сто тысяч экземпляров, печатал Алексея Толстого, Михаила Шолохова, Эдуарда Багрицкого, Сергея Есенина и многих других, пользовался большой популярностью и передавался из рук в руки.

В рецензии, украшенной иллюстрацией к рассказу Бабеля «Мой первый гусь», Лежнев пишет: «Вино бабелевских рассказов действует крепко и неотразимо», имея в виду значение Бабеля для русской литературы и ту русско-еврейскую музыку, которую писателю удается сыграть для широкой русской аудитории. Лежнев говорит о силе пера Бабеля и отмечает, что Бабель «не имеет себе равных. Здесь он исключительно оригинален».

Лежнев говорит о лаконической манере писателя, чьи рассказы занимают всего три-четыре страницы, и отмечает, что критики Бабеля просто не понимают его. Защищая писателя от упреков в любовании насилием, Лежнев пишет, что на самом деле Бабель презирает жестокость: «Он изображает ее так часто потому, что она поразила его на всю жизнь… Бабель знает, что жестокость бывает иногда неизбежна, необходима, а значит, и оправданна… Но он не может принять это оправдание всем сердцем, и еще раз он возвращается к теме жестокости, останавливаясь, как его же Гедали, в горестном недоумении перед ужасной силой ненависти и злобы».

Бабель, по сути, психологически изживает рану, нанесенную ему жизненными обстоятельствами в детстве, утверждает Лежнев: в ранние годы писатель был свидетелем погромов и жестокого убийства деда Шойла, а его любимых голубей размозжили об его же голову (из «Истории моей голубятни» и «Первой любви»). Подлинную любовь, пишет Лежнев, Бабель питает ко всему «яркому, романтическому, цветущему…». В заключение он говорит, что Бабель — первый писатель, «вышедший за пределы еврейского анекдота»; что произведения Бабеля полны честности, иронии, любви, романтики, полнятся духом, которому нет равных в современной литературе.