Бабье лето - [22]

– Я не эгоист. Поступай, как тебе удобно, Вирджиния. – Он быстро, но крепко поцеловал ее. – Если бы я мог что-либо изменить, поговорив с Кэндас, я бы зашел в дом, но, скорей всего, мое присутствие лишь все усложнит.

– Спасибо, Болтон, – она с благодарностью сжала его руку.

– Вирджиния, что бы ни случилось, помни: я люблю тебя, – глядя ей в глаза, произнес Болтон.

Он поцеловал ее снова, но это был не томный поцелуй двоих, распоряжающихся всем временем во Вселенной, а спешный поцелуй изголодавшихся любовников, застигнутых врасплох ураганом.

Вирджиния боролась с желанием прильнуть к нему и не отпускать его, все остальное послав к черту, но она должна была остановиться. Она была матерью, а хорошие матери не пренебрегают своими обязанностями – они не закрывают глаза и не прячутся при первых же проблемах со своими подрастающими чадами.

Обуреваемая беспокойными мыслями, она дошла до дверей дома, и только там обернулась.

Болтон уже припарковал машину и шел по дорожке, огибавшей дом и ведущей к коттеджу. На небе светила полная, невообразимо яркая луна. Она висела так низко, что, казалось, стоит протянуть руку, чтобы дотронуться до нее. В лунном свете Болтон был похож на мечту, внезапно появившуюся в ее жизни и так же внезапно исчезающую.

Вирджинии пришлось прикрыть ладонью рот, чтобы не окликнуть его. Однако связь между ними оказалась столь сильна, что и без слов он смог узнать ее мысли. Он обернулся – ее великолепный воин из племени апачей в серебристом сиянии луны.

– Вирджиния… – позвал он в тишине ночи.

– Нет… – Она подняла ладонь. – Не возвращайся, Болтон, пожалуйста… – взмолилась она.

– Я нужен тебе, – манил он ее.

– Если ты сейчас вернешься, я выкину какую-нибудь глупость – например, ворвусь в дом и объявлю Кэндас, что вольна распоряжаться собственной жизнью по своему усмотрению, – жаловалась Вирджиния.

– Знаешь, это не столь уж плохая мысль. Вы обе взрослые. У нее своя жизнь, у тебя – своя, – соблазнял ее Болтон.

– Нет, Болтон. У нас с Кэндас общая жизнь здесь, в Миссисипи… а у тебя – своя, в Аризоне, – противилась она его зову.

Он удерживал ее одним своим взглядом. Она стояла как завороженная: не в состоянии ни подойти к нему, ни отвернуться и уйти. В лунном свете его глаза сияли голубым блеском, который проникал ей прямо в сердце, обнажая страхи и распознавая ложь. К горлу подступил ком, и ей вдруг показалось, что она сейчас задохнется или утонет и растворится в потоках слез, – она, Вирджиния Хэйвен, женщина средних лет, полностью потерявшая над собой контроль.

Если бы он сейчас подошел к ней, она не смогла бы противиться его желанию, как не смогла бы запретить солнцу вставать на востоке. Но он не двигался, он просто приковал ее к крыльцу взглядом, гораздо более могущественным, чем любые слова. Его вид вызывал в ней трепет… и обещал такое наслаждение, что это трудно было себе представить.

Она приложила трепещущую ладонь к груди и затаила дыхание. Он отвернулся и без слова исчез за поворотом тропинки – ее прекрасный молодой любовник, растворившийся в лунном свете.

Она вошла в дом и стояла, прислонившись к двери, пока не утихла дрожь. Вирджиния никогда не демонстрировала свою слабость, не собиралась она этого делать и теперь. Глубоко вздохнув, она направилась по длинному коридору в комнату Кэндас.

Дверь была заперта.

– Кэндас! – Она постучала, однако ответа не последовало. – Кэндас, впусти меня!

Ни звука, лишь упрямое молчание по ту сторону двери. Вирджиния не стала колотить в дверь – она не собиралась опускаться до уровня дочери.

– Кэндас, я войду, хочешь ты меня видеть или нет. Но для нас обеих будет проще, если ты откроешь дверь, – сдерживая гнев, сказала она.

Прошло несколько минут, и Вирджиния было решила, что Кэндас не уступит. Вирджиния уже развернулась, чтобы отправиться за запасным ключом, когда дверь распахнулась.

Взглянув на Кэндас, она увидела мокрое от слез лицо дочери с черными подтеками туши вокруг глаз. У Вирджинии защемило сердце – мысль о страдании дочери была невыносима, к тому же, она сама стала причиной ее слез.

Она попыталась обнять девушку, но та увернулась и отошла в дальний угол комнаты.

– Я рада, что ты меня впустила, Кэндас, – произнесла Вирджиния.

– Это твой дом, – огрызнулась дочь.

– Нет, Кэндас. Это наш дом. Всегда таким был и всегда будет, – заверила ее мать.

– Избавь меня от этот своего «вдвоем против всего мира», мама. Я больше не ребенок, я – взрослая, – со злостью ответила Кэндас.

Вирджиния смотрела на свою дочь, словно видела ее впервые – упрямо вздернутый подбородок, напряженная спина – и вдруг заметила, что Кэндас столь же решительна и горда, как и она сама. Кэндас так сильно походила на мать, что Вирджиния удивилась, когда поняла, что ее девочка превратилось в юную женщину. Это произошло так неожиданно. Только вчера Кэндас была круглощекой маленькой девчушкой с косичками – и внезапно она стала красивой молодой женщиной, готовой предаться мечтам в ожидании романтической любви.

Вирджиния, способная к сопереживанию, как и все писатели, понимала смятение Кэндас при виде собственной матери, пренебрегающей условностями. Сомнению подвергалось все то, что Кэндас до сих пор считала правильным, все, что она видела в фильмах и читала в романах про знакомство девушек с юношами, про влюбленность, про поиск подходящего отреза китайского шелка на платье для невесты, про свадьбу, про покупку дома и собаки и про воспитание двоих – обязательно сына и дочери – детей. Более того, сомнению подвергались представления Кэндас о том, какой должна быть мать.