Бабье лето - [43]
— Вперед,— кинула Галдину панна Ванда и дотронулась стеком до крупа Санека. Потом обернулась в седле и крикнула отставшим:
— Догоняйте!..
Они понеслись. Соревнуясь, лошади сами прибавляли ходу. Они вытянули шеи, закусили удила и свободно и легко разрезали насыщенный солнечными лучами воздух. Мягко шлепала под копытами влажная целина; вспугнутые вороны кружились над ними и каркали; все ближе подвигался к ним лес, откуда несся переливчатый лай гона.
Галдин не отрывал глаз от своей спутницы. Он сам не знал, что творилось у него на душе. Что-то радостное, светлое, что-то очень хорошее ощущал он.
— Вперед! — повторил он ее возглас и засмеялся.— Вперед!
Вот когда он опять ожил и почувствовал в себе силы и молодость.
— Ванда, Ванда,— повторял он чуть слышно,— Ванда, это похоже на удар меча по живому телу — Ван-да!
— Они не догонят нас,— смеясь кричала ему молодая девушка так, чтобы он мог услышать; ветер звенел в их ушах.— Они уже далеко. Пану Ржевуцкому не помогло на этот раз его знание костюма. Не кажется ли вам, что он жесток?
— Нет, я не заметил этого,— по-моему, он просто равнодушный и фанфарон…
Панна Ванда качнула отрицательно головой:
— Вы его мало знаете — он жесток. У него есть воля и есть желания. Нужно уметь защищаться от него, но он опасный соперник. Меня он принижает…
— Я не понимаю вас…
— Да, он давит меня; иногда у меня является жгучее желание избить его, уничтожить!
Она замолкла, потом сказала совсем тихо, точно не думая, что ее услышат:
— Как он смеет говорить так со мной!
В ее голосе звучало и оскорбление, и страх, и что-то еще, похожее на удивление.
Он не успел подумать над этим, потому что услышал за собою крики.
Панна Ванда разом осадила лошадь. Лицо ее помертвело, губы были плотно сжаты. Она смотрела в сторону, туда, где ехали отставшие всадники. Григорий Петрович последовал за ее взглядом. По полю, вдоль леса мчался во весь карьер пан Ржевуцкий на своей белой кобыле. За ним гнались панна Зося, Тадеуш и Жорж. Сразу можно было увидеть, что лошадь Ржевуцкого мчится по собственному произволу, не управляемая седоком. Она низко опустила голову и неслась. Галдин понял всю опасность положения. Пан Бронислав не умел ездить. Прямо перед ним, в двухстах саженях, пересекал поле глубокий ров. Когда испуганная лошадь перепрыгнет через него, всадник грохнется наземь. Вся неприязнь Галдина к пану Брониславу пропала. Он видел только опасность и хотел предотвратить ее. В таких случаях мысль его работала лучше, чем когда-либо. Ему не раз приходилось попадать в подобные переделки и выходить из них с честью. Он пришпорил Джека и вынесся наперерез Ржевуцкому. Но не успел перехватить его до рва. Белая кобыла взвилась на дыбы, перемахнула на другую сторону. Пан Бронислав нелепо качнулся всем корпусом назад, потом склонился на сторону и съехал с седла.
«А, черт,— думал Галдин, не сводя с него глаз и все ближе настигая его.— И чего он садится на лошадь, не умея даже вложить ногу в стремя. Так и есть,— вот идиот — теперь не угодно ли волочиться по земле…»
И точно, Ржевуцкий зацепился одной ногой за стремя и повис.
Лошадь его продолжала нестись, еще более испуганная, а он тащился за нею в своем красном фраке, грязный и оборванный, беспомощно цепляясь руками за землю.
«Хорошо, что здесь мягко,— соображал Григорий Петрович. Ну-ка, Джек, надбавь!»
Он легко взвился над рвом и уже поравнялся с кобылой. Она метнула в сторону, но он приподнялся в стременах и, поймав за уздечку, разом остановил ее.
— Вы разбились? — спросил он Ржевуцкого, стонущего и распростертого на земле.
— Ой, кажется, нет,— отвечал тот, стараясь приподняться и корчась от боли.— Проклятая лошадь! Я весь избит, но, по-видимому, цел.
Он даже постарался застегнуть свой изорванный фрак, так как к ним подъезжали дамы.
Панна Ванда, бледная и взволнованная, кинулась к нему. Он улыбнулся ей и сказал с нарочитой иронией:
— Honni soit qui mal у pense! [27]
На этот раз слова его ее не покоробили. Она стала перед ним на колени и платком своим вытирала ему исцарапанный лоб, из которого сочилась кровь.
— Вы ранены? — спрашивала она.
— Нет, нет, это пустяки, я только контужен,— пробовал он улыбнуться, видимо, рисуясь своим беспомощным положением.— Что же делать, видно, не все рождены кавалеристами…
«И что она так беспокоится? — думал Галдин.— Человек здоров, чуть исцарапан, а она готова плакать… удивительные эти женщины!»
К нему подошла панна Зося, протянула руку и ласково заглянула в глаза.
— Спасибо вам,— прошептала она, покраснев и быстро отвернувшись.
Когда он слышал эти слова и этот голос? Кто еще его благодарил так?
— Право, не за что,— не сводя с нее глаз и припоминая, тихо ответил ей Григорий Петрович.
Поспешно взбежал Галдин в подъезд теолинского дома. Он отказался от обеда, лишь бы поспеть вовремя. Нужно было исполнить обещание и быть точным. Охота так и не состоялась, а разговоры о приключении с Ржевуцким порядком надоели, тем более, что панна Ванда почти не говорила с Григорием Петровичем, а сидела все время одна, задумчивая и сосредоточенная, точно решала какую-то серьезную жизненную задачу.
