Бабье лето - [207]
Назавтра поехали в Алицкий лес, мой гостеприимец хотел показать моим родителям принадлежавшие к Асперхофу лесные угодья.
Следующие дни объединяли общество уже меньше. Все разбредались, устремляясь к более притягательному для себя. Ко мне и к Наталии то и дело приходили все обитатели дома роз и хутора, чтобы пожелать счастья и благополучия нашему союзу. После состоявшейся помолвки они знали о нем твердо, но и раньше, видя, что происходит, обо всем догадывались. Мой отец снова рассматривал подробно все, что видел в общих чертах, он сновал туда и сюда и часто проводил время с хозяином дома. Женщины были заняты делами домоводства и много времени проводили с Катариной. Мы, молодые люди, бродили по саду, осматривая разные его места, и совершали прогулки. Не раз мы бывали у четы садовников, сиживали у них за столом, тщательно осматривали теплицы, слушали объяснения садовника о его питомцах. Однажды мы все побывали и в Ингхофе, а на следующий день обитатели Ингхофа приехали к нам. Рорбергский священник и многие уважаемые жители округи прибывали из близких или дальних мест, чтобы поздравить нас с событием, о котором они узнали. Даже крестьяне, жившие по соседству и знавшие меня и Наталию, являлись с тою же целью.
Мы провели в Асперхофе двенадцать дней, а потом наша карета была уложена кладью, и мы отправились назад, в свой родной город.
Приехав домой, мы тотчас стали готовить комнаты, чтобы подобающе встретить ответный визит, если он состоится. Я тем временем снаряжался и для другого, что должно было предшествовать соединению с Наталией, — для большого путешествия. Готовясь, я старался не упустить ничего существенного. Необходимость проделать такую поездку, чтобы, усвоив многое, чего я не знал, не слишком отставать от Наталии, была мне ясна, и столь же ясно было мне, что это путешествие я должен проделать один, а уж потом смогу путешествовать вместе с Наталией. Я собирался отправиться в путь сразу после того, как нам нанесут ответный визит.
Визит этот состоялся через три недели со дня нашего возвращения в город. О нем нас заранее оповестило письмо. Матильда, Ризах, Наталия и Густав приехали в прекрасной карете. Их провели в уже приготовленные для них комнаты. Переодевшись, они собрались для приветствия в нашей гостиной. Прием в нашем доме был таким же сердечным и радушным, каким всегда бывал только в Штерненхофе и в доме моего гостеприимца. Все лица сияли радостью, а все речи укрепляли начавшееся знакомство и крепнувшую дружбу. Приятное чувство распространялось даже на слуг. По отдельным их словам и веселым лицам можно было понять, как нравится им красавица-невеста. Все приятное, что могли предложить наш дом и наш город гостям, было им предоставлено. Как и в обоих поместьях, здесь тоже было показано все, что содержалось в доме. Гостей провели по комнатам, где они осматривали картины, книги, старинные ларцы и камеи. Они побывали в стеклянном угловом домике и во всех уголках сада. По поводу картин отца мой гостеприимец высказался в том смысле, что в целом они гораздо ценнее, чем его собрание, хотя и у него есть несколько вещей, сопоставимых с лучшими полотнами отцовской коллекции. Отца порадовало это суждение, и он сказал, что думал примерно так же. Камеи, сказал мой гостеприимец, превосходны, и ничего сравнимого с ними у него нет, кроме разве что мраморной статуи.
— Так оно и есть, и это самое лучшее в обеих коллекциях, — ответил отец.
Резные работы в стеклянном домике были знакомы моему гостеприимцу по моим рисункам. Однако он подробнейше их осмотрел и, учитывая время их создания, очень расхвалил. Мой мраморный листок вороньего глаза в саду был тоже сочтен вполне достойным признания. Моего отца эта высокая оценка его сокровищ со стороны такого человека, как Ризах, очень взбодрила, и, думаю, с тех пор, как он собрал все эти вещи, у него не было более приятных часов, чем время, когда у него гостил Ризах. Даже тот миг, когда у меня впервые открылись глаза на эти ценности, он вряд ли предпочел бы этому времени. У меня тогда было только чувство, а теперь у Ризаха было суждение.
Для развлечения вне дома мы дважды побывали в театре, три раза все вместе в музеях искусства и несколько раз выезжали за город.
Во время сих сборищ обсуждалось и время бракосочетания. Мне предстояло предпринять намеченное путешествие, а по возвращении проволочек уже не должно было быть. День будет тогда назначен. После такого договора состоялось прощание. Прощание на сей раз было очень тяжелым, потому что расставались надолго и возможны были всякие несчастные случаи в мое отсутствие. Но мы были стойки, стесняясь даже перед такими милыми свидетелями показать свою боль, и обещали переписываться.
Распростившись с гостями, мы разослали некоторым дружившим с нами семьям письма о моей помолвке. К княгине, чтобы сообщить ей об этом обстоятельстве, сходил я сам. Она сердечно улыбнулась и сказала, что прекрасно заметила, как сильно я однажды покраснел, когда она упомянула фамилию Тарона.
Я ответил, что покраснел тогда только потому, что она коснулась некоего моего влечения, в то время я еще не знал, что фамилия Наталии Тарона. Я сообщил ей также о своем путешествии, она очень похвалила это решение и рассказала мне об особенностях разных столиц, в которых она побывала в прежние годы. Она упомянула также кое-что относительно внешнего облика разных стран, будучи большой ценительницей красот природы. Она как раз собиралась снова отправиться на озеро Гарда, которое уже не раз посещала. Это и было причиною тому, что она еще так долго оставалась весною в городе. Она попросила меня снова заглянуть к ней по возвращении. Я это пообещал.
Предлагаемые читателю повести и рассказы принадлежат перу замечательного австрийского писателя XIX века Адальберта Штифтера, чья проза отличается поэтическим восприятием мира, проникновением в тайны человеческой души, музыкой слова. Адальберт Штифтер с его поэтической прозой, где человек выступает во всем своем духовном богатстве и в неразрывной связи с природой, — признанный классик мировой литературы.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.