Бааль Шем-Тов. Личность. Чудеса. Легенды. Учение хасидизма - [131]

В таком напряженном настроении прошел весь Судный день, и перед «Неилой» — последней молитвой Судного дня — Бешт во время проповеди разрыдался в голос, прислонив голову к завесе ковчега, а затем дал указание начать молитву.

«Неилу» Бешт всегда вел сам, не заглядывая в молитвенник — кантор произносил очередной стих из молитвы, а Бешт громко повторял за ним. Но в тот момент, когда кантор дошел до слов «Открой нам врата», Бешт не повторил этот стих. Не сделал он этого и во второй, и в третий раз, после чего кантор замолчал, а в синагоге начало нарастать напряженное недоумение.

Дальше, думается, стоит пересказ в том виде, в каком она приводится в «Шивхей Бешт»:

«И стал тот (Бешт — П. Л.) страшно раскачиваться, иногда так наклоняясь назад, что голова оказывалась вровень с коленями, и перепугались они всем миром, как бы не упал он на землю, хотели подхватить его и поддержать, но боялись. Дали знать р. Зеэву Кицесу — благословенна память о нем! Пришел, взглянул ему в лицо и подал знак, чтобы не трогали его. А глаза его были выпучены, и, раскачиваясь, он голосил, как зарезанный бык. И продолжалось это около двух часов, и внезапно он очнулся, выпрямился, начал очень быстро молиться и закончил молитву»[261].

Когда уже после окончания Дня Искупления жители Меджибожа пришли к Бешту, чтобы выразить свое почтение, он рассказал им о том путешествии в небесные сферы с целью отменить вынесенный приговор, с которым читатель уже познакомился в главе «Визионер».

Разумеется, легче всего сказать, что Бешт эту историю просто выдумал для того, чтобы произвести впечатление на своих легковерных поклонников. И нет сомнений, что она такое впечатление и в самом деле произвела. Ну как же: Бешт находится на короткой ноге с пророками и самим еще не явившимся Машиахом, а, согласно добавке к этому рассказу Магида из Чернобыля[262] р. Менахема-Нахума Тверского, в те самые ворота, которые в итоге вошел Бешт, вход разрешен только Машиаху — то есть основатель хасидизма находился почти на том же уровне. И, вне сомнения, подобные рассказы прибавляли ему сторонников.

Можно допустить и другое: в результате поста Судного дня и духовной экзальтации, в которую Бешт ввел себя во время молитвы, которая, напомним, проходит на фоне жесткого поста, ему это просто привиделось; все рассказанное — не более, чем плод его воображения.

Но даже если читатель решит, что это так (хотя автор не разделяет такой точки зрения) нельзя не обратить внимания на некоторые концептуальные моменты этой истории.

Прежде всего, она позволяет лучше понять взгляд Бешта и его последователей на молитву.

Как мы уже говорили, молитва в хасидизме — одно из главных средств «двейкута», и то, насколько она будет услышана и принята к сведению, зависит от ее искренности. Но в данном случае (как и в ряде других) Бешт раскрывает перед нами этот механизм — прежде, чем дойти до Престола Всевышнего, молитвы, словно птицы, должны суметь пролететь через различные высшие духовные миры («чертоги», «залы»). Сама способность таких птиц-молитв взмывать все выше и выше зависит от глубины веря молившегося и силы вложенной в них искренности, но даже самая сильная молитва может застрять в одном из «чертогов» из-за вольных или невольных грехов молящегося или происков «обвинителя — Сатаны».

Задача праведника-кабалиста заключается, таким образом, в том, чтобы, поднявшись в «чертоги» обнаружить то, что препятствует молитве, и ликвидировать это препятствие. Таким образом, для него каждая молитва — это духовное восхождение, путешествие в духовные миры, пусть не всегда и в самые высокие из них. Но когда та или иная опасность возникает, как в этой истории, для всего еврейского народа, то праведнику предстоит поистине колоссальная духовная работа для предотвращения наказания или хотя бы замены его на более легкое.

Безусловно, мистическое странствие, в которое отправляется праведник во время такой молитвы, требует не только умения вводить себя в определенное состояние (что само по себе связано с колоссальным духовным напряжением), но и умения преодолевать естественный страх, который любой человек ощущает при соприкосновении с тем, что обычно принято называть потусторонним — и не всякий готов к такой встрече.

Именно об этом повествует история, связанная с шурином Бешта р. Гершоном, который однажды обратил внимание, что Бешт неимоверно затягивает минху (послеполуденную молитву) накануне субботы. Р. Гершон уже успел закончить молитву, прочесть недельный раздел Торы на иврите и арамейском, затем прилечь, а Бешт все еще продолжал молиться, им закончил только перед выходом звезд, то есть когда уже наступило время чтения вечерней молитвы.

Во время вечерней трапезы, когда Бешт сидел в окружении учеников, р. Гершон спросил его, почему он так долго молился — он, дескать, тоже молился по тому же молитвеннику Ари и с большой «каваной», но при этом еще многое успел, даже вздремнуть, а Бешт «все стоял и содрогался».

Бешт в ответ усмехнулся, но ничего не ответил. Когда же р. Гершон повторил вопрос, Бешт объяснил:

— Как только я добираюсь до слов «воскрешающий мертвых», я направляю свои помыслы к слиянию миров, и тут же тысячи тысяч душ умерших слетаются ко мне, и мне приходится узнавать от каждого, почему он отторгнут от своего места в высших мирах и молиться за него, чтобы поднять душу вверх. Начинаю я обычно с душ самых выдающихся людей, но душ так много, что если бы я хотел поднять все, то мне надо было молиться неотрывно три года. Но когда я слышу возглас «Освящен! Освящен!», то это значит, что больше нельзя исправлять души, и заканчиваю молитву.