Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой) - [61]
Помнишь, как мы тогда настрополились? Всю ночь, бля, не спали и у тебя на чердаке, пока Фелека не было, водку пили да курили, по спине друг друга хлопали, да деньги все считали-пересчитывали, да бриллиант друг у друга из рук вырывали. Уж что-что, а в этом деле ты всегда первый был, это тебе не комнату убирать за собой. Решили — поедем под предлогом выразить благодарность за посылку, якобы так нас приятно взволновало, что тетя после стольких лет помнит обо мне. Ты будешь в роли моего (хи-хи) сына, а стало быть, и ей хоть и дальний, но родственник. Ой, Саша, чего у нас с тобой только не было, вспомнить — обхохочешься! Если тетка уже, что называется, дышит на ладан, то мы остановимся в каком-нибудь дешевеньком пансионате и каждый день будем ее навещать, как бы заботиться, а второй в это время будет шмонать заваленную квартиру. Как же мило мечтается на чердаке! Вино марки «Вино», чтоб ему… До конца жизни не забуду того похмелья. Если тетка будет в сознании, то план такой: чтобы ее растрогать, ты должен прийти к ней в одних из тех жутких порток из посылки. Что, дескать, пригодились, что, мол, носим. А если она будет в отключке, то сразу ее в ванну, связать, прочесать все. Поезд был один в пять с чем-то, проспали, второй — днем, вот на него едва успели. Короче, едем. Я клюю, ты клюешь. Я тебе тычка, ты просыпаешься, а я засыпаю. В конце концов ты прижался ко мне, тебя убаюкало, и проспал ты до самой до столицы.
Ты столичный?
А то! Столичный, столичный. Городской я, а ты, Саша, деревенский.
Ну деревенский я, и что?!
Весело трезвонят красные трамваи. Вот уже «Халя Мировская»[88], а сейчас будет улица Теплая, Хлодная, а вот и Желязная. Где это? Вон тут! Пересечение Желязной с Крохмальной. Э-э-э… может, лучше не рассказывать, может, опустим — как это в книгах говорят — занавес… Это ты ничего не читаешь, а я читаю. В библиотеку записан. Надо читать, Саша, романы, но прежде всего — окончания романов. Что, например, де Мертей из «Опасных связей» вроде вся из себя такая смелая, а в конце книги с одним глазом сваливала за границу. Что, например, Б. Радзивилл вроде вся из себя такая happy, через три месяца после свадьбы выделениями изошла, умирая от рака. Что, например, Раскольников, эх… Дочитывай, Саша, романы до конца. А что касается нашего романа, то конец его стоит тех упомянутых.
Угол Крохмальной. Такой кусок довоенного дома из почерневшего красного кирпича, один подъезд остался, остальное разрушено немцами, гяурами… В подворотне вытоптанная мозаика, может, туфелькой какой-нибудь Ордонки[89]? А то и еврейской довоенной ногой. Улица Теплая — то же самое: кое-где довоенные остатки, а вокруг панельное домостроение, печальная картина. Входим. Стучим в дверь, сначала культурно. Нет ответа. Потом ты, Саша, решил… Нет, это мы, шеф, вместе! Посовещались и решили прибегнуть к твоим мануальным способностям, то есть проволочка в замок и дверь элегантно открывается. Такой замок для тебя пара пустяков. А если бы кто подошел, ему ответили бы, что, будучи обеспокоены судьбой больной тетушки, не открывающей дверь, мы как раз дверь-то и открываем, чтобы проверить, жива ли еще. Но никто не подошел. Впрочем, и твоя проволочка слабой оказалась против «Герды»[90]. Надо же, поставила себе! Приличный такой замок, с задвижкой! И здесь я преисполняюсь восхищения тобою, Сашенька! Какой ты проворный парень, чистое золото, как быстро сориентировался в Варшаве, как быстро слетал на Ружицкого, как со столичными специалистами по замкам быстро скорешился и раздобыл фомку. Я тем временем прошелся по Хлодной, Теплой, Желязной, по Крохмальной, Гжибовской, и слезы невольно наворачивались на глаза. Посидел на парапетике, какую-то воду пил минеральную. Так у меня нутро горело после вчерашнего. Что осталось от всей нашей лавочки! Кое-где еще замызганные магазинчики со ржавыми ключами и сломанными часами на грязной витрине, остатки былой роскоши. А рядом уже растут здания из стекла и бетона, металл, серебро, никель. Стал я высматривать теткины окна: ниже — пустые глазницы, а выше — заложенные пенопластом рамы, значит, здесь.
Скрежещет фомка, ты открываешь, мы входим. Дверь солидная, с обивкой. Но настежь не открывается, потому что коробки громоздятся сразу за дверью. Темно. Мы не знаем, где выключатель, к стенам не подобраться. Вонь, но не трупная, вонь от грязи. Но какая! Сладкий запах немытой старушки. Отвратительный. Меня чуть не вырвало, а это могло легко случиться, если принять во внимание вчерашнюю гулянку. Ладно. В прихожей тетки нет, что видно довольно отчетливо. В комнатке — нет. Впрочем, есть ж здесь комнатка хоть какая? Здесь только коробки! Даже та знаменитая дорожка, протоптанная к столику, больше не существует. Ну же, Саша, иди, проверь в ванной. Сам, шеф, иди. Почему я? Потому что я уже проверил прихожую и комнату. Мы вместе проверили! Ну тогда вместе идем проверять ванную. Ну тогда ты иди, а я следом! Э-э-э, нет!
Михал Витковский (р. 1975) — польский прозаик, литературный критик, аспирант Вроцлавского университета.Герои «Любиева» — в основном геи-маргиналы, представители тех кругов, где сексуальная инаковость сплетается с вульгарным пороком, а то и с криминалом, любовь — с насилием, радость секса — с безнадежностью повседневности. Их рассказы складываются в своеобразный геевский Декамерон, показывающий сливки социального дна в переломный момент жизни общества.
Написанная словно в трансе, бьющая языковыми фейерверками безумная история нескольких оригиналов, у которых (у каждого по отдельности) что-то внутри шевельнулось, и они сделали шаг в обретении образа и подобия, решились на самое главное — изменить свою жизнь. Их быль стала сказкой, а еще — энциклопедией «низких истин» — от голой правды провинциального захолустья до столичного гламура эстрадных подмостков. Записал эту сказку Михал Витковский (р. 1975) — культовая фигура современной польской литературы, автор переведенного на многие языки романа «Любиево».В оформлении обложки использована фотография работы Алёны СмолинойСодержит ненормативную лексику!
Книгу, которую вы держите в руках, вполне можно отнести ко многим жанрам. Это и мемуары, причем достаточно редкая их разновидность – с окраины советской страны 70-х годов XX столетия, из столицы Таджикской ССР. С другой стороны, это пронзительные и изящные рассказы о животных – обитателях душанбинского зоопарка, их нравах и судьбах. С третьей – раздумья русского интеллигента, полные трепетного отношения к окружающему нас миру. И наконец – это просто очень интересное и увлекательное чтение, от которого не смогут оторваться ни взрослые, ни дети.
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
Книга состоит из сюжетов, вырванных из жизни. Социальное напряжение всегда является детонатором для всякого рода авантюр, драм и похождений людей, нечистых на руку, готовых во имя обогащения переступить закон, пренебречь собственным достоинством и даже из корыстных побуждений продать родину. Все это есть в предлагаемой книге, которая не только анализирует социальное и духовное положение современной России, но и в ряде случаев четко обозначает выходы из тех коллизий, которые освещены талантливым пером известного московского писателя.
Эти дневники раскрывают сложный внутренний мир двадцатилетнего талантливого студента одного из азербайджанских государственных вузов, который, выиграв стипендию от госдепартамента США, получает возможность проучиться в американском колледже. После первого семестра он замечает, что учёба в Америке меняет его взгляды на мир, его отношение к своей стране и её людям. Теперь, вкусив красивую жизнь стипендиата и став новым человеком, он должен сделать выбор, от которого зависит его будущее.
Оксана – серая мышка. На работе все на ней ездят, а личной жизни просто нет. Последней каплей становится жестокий розыгрыш коллег. И Ксюша решает: все, хватит. Пора менять себя и свою жизнь… («Яичница на утюге») Мама с детства внушала Насте, что мужчина в жизни женщины – только временная обуза, а счастливых браков не бывает. Но верить в это девушка не хотела. Она мечтала о семье, любящем муже, о детях. На одном из тренингов Настя создает коллаж, визуализацию «Солнечного свидания». И он начинает работать… («Коллаж желаний») Также в сборник вошли другие рассказы автора.
Тревожные тексты автора, собранные воедино, которые есть, но которые постоянно уходили на седьмой план.
Судьба – удивительная вещь. Она тянет невидимую нить с первого дня нашей жизни, и ты никогда не знаешь, как, где, когда и при каких обстоятельствах она переплетается с другими. Саша живет в детском доме и мечтает о полноценной семье. Миша – маленький сын преуспевающего коммерсанта, и его, по сути, воспитывает нянька, а родителей он видит от случая к случаю. Костя – самый обыкновенный мальчишка, которого ребяческое безрассудство и бесстрашие довели до инвалидности. Каждый из этих ребят – это одна из множества нитей судьбы, которые рано или поздно сплетутся в тугой клубок и больше никогда не смогут распутаться. «История Мертвеца Тони» – это книга о детских мечтах и страхах, об одиночестве и дружбе, о любви и ненависти.
Войцех Кучок — поэт, прозаик, кинокритик, талантливый стилист и экспериментатор, самый молодой лауреат главной польской литературной премии «Нике»» (2004), полученной за роман «Дряньё» («Gnoj»).В центре произведения, названного «антибиографией» и соединившего черты мини-саги и психологического романа, — история мальчика, избиваемого и унижаемого отцом. Это роман о ненависти, насилии и любви в польской семье. Автор пытается выявить истоки бытового зла и оценить его страшное воздействие на сознание человека.
Анджей Стасюк — один из наиболее ярких авторов и, быть может, самая интригующая фигура в современной литературе Польши. Бунтарь-романтик, он бросил «злачную» столицу ради отшельнического уединения в глухой деревне.Книга «Дукля», куда включены одноименная повесть и несколько коротких зарисовок, — уникальный опыт метафизической интерпретации окружающего мира. То, о чем пишет автор, равно и его манера, может стать откровением для читателей, ждущих от литературы новых ощущений, а не только умело рассказанной истории или занимательного рассуждения.
Ольга Токарчук — один из любимых авторов современной Польши (причем любимых читателем как элитарным, так и широким). Роман «Бегуны» принес ей самую престижную в стране литературную премию «Нике». «Бегуны» — своего рода литературная монография путешествий по земному шару и человеческому телу, включающая в себя причудливо связанные и в конечном счете образующие единый сюжет новеллы, повести, фрагменты эссе, путевые записи и проч. Это роман о современных кочевниках, которыми являемся мы все. О внутренней тревоге, которая заставляет человека сниматься с насиженного места.
Ольгу Токарчук можно назвать одним из самых любимых авторов современного читателя — как элитарного, так и достаточно широкого. Новый ее роман «Последние истории» (2004) демонстрирует почерк не просто талантливой молодой писательницы, одной из главных надежд «молодой прозы 1990-х годов», но зрелого прозаика. Три женских мира, открывающиеся читателю в трех главах-повестях, объединены не столько родством героинь, сколько одной универсальной проблемой: переживанием смерти — далекой и близкой, чужой и собственной.