Aztechs - [2]

Он потыкал пакетик указательным пальцем. Я понял, что он умирает от желания принять пилюли, и это тоже было причиной эмоционального конфуза моим намерением было с помощью пилюль сделать его счастливым, но мне также доставляло удовольствие видеть его слабость. Он открыл застежку пакетика, высыпал капсулы на стол, потом спросил тоном послабее: «Что ты делаешь сегодня вечером, сынок?»

«Хочу встретиться с Гваделупой в „Крусадос“. У нас дела.»

Он презрительно фыркнул.

«Что это с тобой, старик?», спросил я. «У Лупе больше денег, чем у господа бога. Она моя бледнолицая испанская подружка.»

Он поднял желатиновую капсулу против света — как ювелир, проверяющий качество сапфира. «Эта женщина играет тобой», сказал он.

«Все играют со всеми. В этом суть.»

«Да, но ей это удается гораздо лучше, чем тебе.»

Я снова начал злиться. «Мне надо идти», буркнул я ему.

«Сколько нужно принять?» Он собрал все пилюли в горсти.

«А насколько ты хочешь зайти?»

Его глаза стрельнули на фотографию. «До конца», ответил он.

x x x

Папа и я жили в месте, которое когда-то было известно как Мехикали, но почти стало промышленной зоной того единственного города, что протянулся от Залива до Тихого океана, извиваясь, как змея, вдоль 1200-мильной лазерной ограды, сконструированной для защиты Америки от бедных, уставших, голодных, подавленных масс, стремящихся к свободе. Ограда — как и город, ею проклятый — стала называться Эль Райо — Луч, и жить рядом с этой чудовищно громадной ловушкой для жуков, этим феерическим занавесом, натянутым между 100-футовыми титановыми мачтами… что ж, говорят, что жизнь под силовыми линиями вызывает рак, однако жизнь вблизи Эль Райо вызывает рак разума, рак души. Не то, чтобы в намерение входило сделать ограду столь опустошающей, хотя занавес огня, который может поджарить вашу задницу независимо от того, с какой скоростью вы его пытаетесь миновать, это, конечно, самое последнее изобретение в барьерах, окончательное утверждение презрения и отсутствия интереса. Нет, как однажды сказал папа, эта ограда настолько велика, настолько логична и настолько деструктивна, что она гораздо сильнее действует как символ, чем как изоляционистская тактика. Когда ее включили, ночи вдоль границы навеки стали красными, и все, что случается с того дня, приобрело этот кровавый оттенок. Каждое действие, каждая эмоция, любая мечта.

Первое, что я заметил, выходя их двери, был Эль Райо, словно кроваво-красная волна, что вот-вот обрушится на нас, стоящая в семидесяти футах над коньками крыш, ее блеск пятнал окоем беззвездного неба, испуская неземное жужжание. Потом в фокус щелчком вернулся остаток улицы, редкое стадо автонегодяев, медленно едущих по мостовой, гигантские металлические рыбы, разрисованные слоганами, адским пламенем, образами Девы. Безумные бородатые лица внутри, руки и ноги, торчащие из окон. Такие вещи никогда не выходят из моды, эти рычащие рача-чача-чача звуки, динамики, изрыгающие сальсу, пограничный регги, искаженный conjuntos, малайзийский поп, музыка из миллиона мест, спрессованная в единый, царапающий, бьющий по нервам, пульсирующий гул, который роет канавки внутри черепа. Они ревели, проезжая мимо, сверкая резаными венами, минуя магазины с ацтекскими храмами, нарисованными на фасадах, мимо сувенирных лавок, винных подвалов, их яркие огни вспыхивали на хрустальных распятиях, позолоченных мадоннах, орлах из горного хрусталя и ножах, сверкающих в милях кровавой ночи, маленькие штуковые пещеры с заржавленными железными дверцами, чуть приотворенными внутрь, где все усыпано всеми видами дешевки: зеркалами с витиеватыми оловянными рамами, шапочками тореро с набрызганными сценами с Plaza del Toros, сомбреро, украшенными вышивкой и кусочками битого стекла, складными ножами с драконами, нарисованными золотой краской, которую легко соскрести ногтями. С обочин следили шлюхи, упакованные в платья, вроде держателей для салфеток, стянутых вокруг глыб коричневатого жира, их лица словно образы, нарисованные на фасадах порнокинозалов, щеки, подмалеванные румянами, подведенные глаза, громадные ярко-красные рты, открытые для поездки в дом радости. Жестокие, смуглые мужские лица, глядящие из дверных проемов и зияющей тьмы переулков. Скульптурные брови и потоки черной лавы волос, черные магниты глаз и сверкающие золотые зубы, усы острые, как косы, светящиеся неоном кольца сигаретного дыма, скользящие с губ. Продавцы, толкающие фруктовые напитки, бокадильос, мороженное, шиш-кебаб из дохлых собак, сдобренный красным соусом, краденые хайтек-игрушки… Я часто видел сон об Эль Райо, я ныряю вниз на самолете, несусь так низко, что кончики крыльев чиркают по огню, потом я взбираюсь так высоко, что вижу все его протяжение и думаю, понимают ли люди, построившие его, зловещую форму, что они вызвали к жизни? Какой безмерный сигнал они высвечивают в никуда? Какой характер он формирует? Какое значение он имеет в каком множестве алфавитов? С какими тайными обществами и космическими образованиями он равняется? Я глядел на это так. Я понимал, что ничто в нашем мире не существует по причинам, установленным Эйнштейном, и ничто сказанное Эйнштейном не имеет никакого смысла, кроме как на уровне чистой магии, потому что в фундаменте всей этой математической абракадабры находится просто шум джунглей, уличные ритмы и обширный примитивный план.