Азов. За други своя - [57]

Один из татар подбросил полено, огонь вспыхнул ярче, посыпались искры. Иван решил двигаться напрямик. Враги сидят лицом к костру, значит, вокруг ничего не видят. В темноте могут не понять, кого бог послал, а отличить его от татарина мудрено, да ишшо и в потёмках. "Отбрехаюсь, ежли что. Коли уж совсем худо станет, парни, до времени затаившиеся, прикроют". Рыскарь выпрямился и, нарочно громко кхекая, затопал мимо татар. Сажени быстро сокращались. Один оглянулся на него. Прищурился. Не узнал, но и интереса не проявил. "Слава Богу". Оказалось, рано Бога благодарил. Другой повернул голову на звук шагов, присмотрелся; Иван не сразу понял, что спрашивают его. Только со второго раза вопрос дошёл до сознания Подковы.

— Уважаемый, ты оттуда идёшь?

Казак замедлил шаги, в горле пересохло, ответ дался не сразу:

— Оттуда.

— Чего там, а?

У костра замолчали, слышно было, как трещат сучья.

— Неверные там вылазку сделали. Не знаю, может, до сих пор шныряют.

Татары тревожно заёрзали, головы невольно повернулись в другую сторону. Один прижал ружьё к груди, второй потянулся к рогу с порохом на поясе — видно, держит ручницу незаряженной. Иван не стал ждать, пока на него снова обратят внимание. Ускорив шаг, прошмыгнул мимо. Больше его не окликали.

Подкова и Босой, пока их товарища спрашивали татары, даже дышать забыли. Но тот удачно вывернулся, и они чуть расслабились. Дождавшись, когда он подойдёт ко входу в шатёр, медленно поползли туда же, стараясь не попасться на глаза отдыхающим крымчакам. А их тут немало.

У входа дежурили двое. Тихо переговариваясь, с беспокойством поглядывали в сторону крепости. Шумы казачьего наскока сюда почти не долетали. Знал ли хан о нападении? Скорей всего, знал. Но каждому своя шкура дорога — его татар не трогают, он и не спешит на помощь.

В шатре слабо светилась лучина — там не спали. Караульные прижались плечами перед входом:

— Кто таков?

Босой постарался придать голосу крепость, в глазах блеснуло лёгкое нахальство:

— К хану секретные сведения несу.

Второй наклонил голову, всматриваясь:

— А ты из каких, что-то на казака похож.

Второй, вытянув кинжал, приставил к животу Ивана:

— Отвечай, когда спрашивают. Кто таков и зачем к господину?

Казак как мог изобразил растерянность, а голос наполнился просительными интонациями — бусурмане любят, когда их боятся.

— Из казачьего лагеря пробираюсь. Хану вести хорошие несу. Пропустите, будьте добры.

— До завтра не пождёт? Хан устал, отдыхает.

В этот момент из шатра донёсся властный голос:

— Эй, кого там держите? Пропустите!

Караульные нехотя отстранились:

— Повезло тебе, — с чуть слышимой угрозой проговорил второй.

— Это тебе повезло. — Босой шагнул в шатёр, уже внутри обнажая саблю.

Горела слабая лучина, отсветы от неё, казалось, раскачивали стену шатра, на ковре у маленького достархана разлёгся подтянутый сухопарый татарин. Он поднял внимательный взгляд на вошедшего, и… рука потянулась к кинжалу на поясе. Иван не дал ему ни мгновения. Резко шагнув, в долю мига он оказался перед врагом с занесённой саблей. Всё, что успел татарин, прохрипеть "помогите" и начать поднимать руку. Вжикнула сабля, отвалилась оскалившаяся голова вместе с кистью, и на ковёр пролилась густая кровь.

Похоже, караульные что-то услышали. Позади откинулся полог — в спину дохнуло ветерком, и Босой, резко оборачиваясь, взмахнул окровавленной саблей. Под её острием успел разглядел врывающихся татар. С одним покончил до того, как тот вытащил оружие из ножен, а вот второй, оказавшийся опытным бойцом, встретил Ивана отбитым ударом. Закричав благим матом "тревога!", сам перешёл в нападение. Ещё несколько ударов казака пришлись на подставленный клинок, а когда он нашёл слабое место в обороне врага и остриём уже выцеливал точку на груди, готовясь к последнему выпаду, полог вдруг распахнулся во всю ширь и в шатёр начали забегать татары с оголёнными клинками. На улице в этот момент тоже кричали. Он различил паническое: "Касаки!" Догадываясь, что и друзья не остались в стороне от сражения, криво усмехнулся: "Будет вам счас на пироги, ребята уж покажут". Босой бился отчаянно, но один шустрый татарин подкрался к нему со спины, и кинжал, вонзившийся под лопатку, окончил схватку.

Татары, увидев погибшего хана, ещё долго пинали казака и втыкали в уже мёртвого сабли и ножи. Босой же в это время стоял на пороге верхнего мира перед благодушным лицом апостола Павла и, ощущая благолепие, готовился отвечать за свою жизнь, которую прожил ох не зря.

Подкова и Утка, не сговариваясь, бросились на татар в тот момент, когда в шатре кто-то не своим голосом завопил тревогу. Первых порубили без труда, враги в их сторону и не смотрели, полностью захваченные криками в шатре. Ещё четверых приголубили на ходу, эти уже что-то заподозрили, но понять окончательно не успели. Казаки не дали. Через несколько шагов их заметили у костра. Крик "касаки", показалось, поднял разом весь лагерь крымчаков. Рыскари на секунду замерли, соображая, как ловчее встретить набегающих со всех сторон врагов. И сабли запели смертельно-красивую песню.

Последним сложил голову маленький Утка. Падая, уже закатывающимися глазами он попробовал подсчитать, сколько же они завалили крымчаков. Подсчитать не получилось, смертушка уже тянула его за руку в палаты светлые, но последним мысленным усилием понял: несколько десятков. Удовлетворенно кивнул, а голова его в следующий миг покатилась по трупам врагов.