...Азорские острова - [20]

Во всякой артели грузчиков есть такой забавник, озорник. Рядом с ним работа идет легче, веселее. И не только его приятели, а и пассажиры парохода и прохожие оборачиваются на него с улыбкой. А он, как артист, чувствуя внимание и симпатии зрителей, ходит все бойчее, шутит все солонее и озорнее…

По всему берегу разносятся крепкие запахи смоленого каната и соленой рыбы. Кричат татары — продавцы ярких сафьяновых сапог и цветастых туфель, гремят по булыжникам телеги, ржут лошади, гудят пароходы… И не успеваем мы наглядеться и наслушаться всей этой сутолоки и новизны, как уже мать зовет нас издали: «Торопиться надо, через два часа уезжаем!»

Новый наш пароход не чета тому, на котором мы пришли в Казань: огромный, с двумя палубами, он, право, не меньше, чем реальное училище в Нолинске. На верхнюю палубу нас, из третьего класса, не пускают: там гуляют и сидят у широких окон ресторана важные пассажиры в чесучовых костюмах, дамы в кружевных платьях, с маленькими нарядными зонтиками, степенные татары в мягких сапогах с калошами, в расшитых золотом бархатных тюбетейках. Это народ богомольный. На заходе солнца и ранним утром они расстилают на корме коврики и долго молятся, то подымая руки к небу, то прижимаясь лбом к полу, и что-то шепчут. Что? Никак не могу разобрать, только иногда слышу: «Алла… Алла…»

Улучив минутку, когда у трапа ведущего сюда, наверх, нет дежурного матроса, мы с сестрой быстро взбегаем по лестнице. Здесь столько интересного — и молящиеся татары, и непривычная нам важная публика, а главное, отсюда видны сразу оба берега реки и встречные пароходы, с которыми наш перекликается длинными густыми гудками. А если посчастливится, то можно поглядеть, как мы догоняем такого же белого красавца, как наш, или же огорчиться и обидеться из-за того, что нас обходит один из недавно появившихся на реке теплоходов. Тут уж и все пассажиры и вся команда собираются на обеих палубах. И сколько же страсти и азарта вырывается из них в эти минуты! Все волнуются так, как будто бы решается их личная судьба, — радуются, огорчаются, кричат, машут руками… Как бы не отстать, как бы обставить соперника!

— Неужто нельзя машине прибавить ходу?

— Да машинист растяпа!

— Господи! Что же это капитан ему не прикажет!

А капитан… ах, капитан, он нервничает больше всех: это ведь ему честь, если он победит, ему стыд, коли проиграет. И он беспокойно шагает по штурманской рубке. Выскакивает на палубу. То и дело говорит что-то по переговорной трубке в машинное отделение. Приказывает боцману — перевести часть пассажиров на другой борт, а то у парохода крен на одну сторону, а стало быть, и бежит он от этого хуже…

Боцман выпроваживает зрителей на нос парохода, но они, обойдя противоположную палубу, сейчас же с кормы возвращаются обратно: нет сил покинуть поле сражения…

А состязание проходит пока с переменным успехом. Пароход подрагивает от напряжения. Но вот стало заметно, как конкурент вершок за вершком начал выдвигаться вперед. Видно, как торжествующие пассажиры на борту нашего противника радуются победе. На вражеской корме появляется матрос и протягивает в нашу сторону конец каната. Дескать, давайте, возьмем вас на буксир!.. Это самое горестное унижение…

Все! Мы проиграли! Соперник отрывается от нас все дальше и дальше. Машины переходят на обычный режим работы. Капитан покидает штурманскую рубку. Пассажиры разбредаются по каютам. Мы мирно, покойно плывем по огромной, сверкающей на солнце реке мимо темных лесов, зеленых лугов и серых деревушек… Дежурный матрос идет по палубе со шваброй, протирает пол и гонит нас вниз.

Но ведь и внизу можно интересно провести время. Мы надолго останавливаемся у застекленной стенки, которая огораживает машинное отделение. Невозможно отвести глаз от громадных, толстых, как бревна, рычагов, которые, вырываясь откуда-то изнутри помещения, вращают сверкающий вал, пересекающий все судно. Монотонное, могучее это движение, кажется, ничем нельзя остановить. Оно притягивает к себе, и мы, зачарованные, смотрим и смотрим на него, испуганные и восхищенные. Иногда между этими железными бревнами появляется мальчишка в черной замасленной рубахе и бесстрашно и сноровисто втыкает длинное горлышко масленки в какие-то крохотные дырочки на мелькающих рычагах и кормит машину маслом. А мы замираем от страха — вдруг машина невзначай подхватит паренька, начнет таскать, бить и кромсать его тело своими блестящими отполированными лапами! Но смазчик легко и уверенно ходит между движущимися частями машины, по-хозяйски трогает их рукою. Ненадолго подымает вверх голову, равнодушно и серьезно взглядывает на нас и, отвернув в сторону измазанное лицо, исчезает в темном пространстве машинного отделения.

А еще можно побродить вдоль всего парохода. Тут столько разных помещений — камбуз, провиантская, лоцманская, каюты для команды. И по всем длинным проходам сидят и лежат пассажиры. Это ведь только у нас, в третьем классе, скамейки, а те, кто едут в четвертом, размещаются либо на своих тюках и корзинах, либо прямо на железном полу.

Если осторожно шагать меж их ногами, можно пройти на корму. Здесь вы попадете вроде бы в пароходный клуб. На железной крышке трюма и прямо на палубе, между мотками канатов, возле якорной цепи, около мачты, на которой полощется пароходный флаг, располагаются бывалые путники и отдыхающие члены команды. Кто пьет чай, кто грызет воблу, а большинство лущат семечки либо покуривают едкую махорку. Вот те, что уселись кружком, поют песни про Стеньку Разина, про утес на Волге. Идут разговоры про дела деревенские и речные происшествия…