...Азорские острова - [19]
— Аня! Кто в доме хозяин?
— Ты, Мишенька, ты! — успокаивала его Анна Яковлевна.
На верхнем этаже дома бывали мы реже, и потому, наверное, эти посещения помнятся не все вместе, а каждое в отдельности. Хорошо помню, как слушал я там трио — скрипки с виолончелью. До этого приходилось слышать только духовой оркестр Нолинского гарнизона, исполнявший марши, да другой, тоже духовой ансамбль, игравший танцы в железнодорожном саду на станции Дебальцево.
Большое семейство Скрябиных — шесть братьев и сестра — редко собиралось вместе: четверо младших учились в разных городах, а потом стали работать в других местах и в Нолинск заглядывали редко.
В этот раз сижу я в гостиной. Здесь так чинно расставлены по стенам стулья, повсюду разложены кружевные салфеточки; за круглым столом сидят приезжие, незнакомые мне братья Скрябины, внимательно углубившись в нотные тетради. Хозяева и гости слушают музыку из соседней комнаты, куда открыта дверь.
А я один. Музыканты в стороне и заняты своим делом, слушатели за стеной, мне их не видно.
Вот братья переглядываются, поднимают свои инструменты, один начинает топать ногою по полу, и все они сосредоточенно водят смычками по струнам. Очень ясно я помню, как они потихоньку раскачиваются то вперед, то назад, то в стороны… Помню, как бегают солнечные зайчики на блестящем крашеном полу, как скользят солнечные блики на полированном дереве скрипок, но все это картинки немого кинематографа, так как не помню ни одного звука музыки, позабыл ее начисто.
Но, видно, и концерт меня увлек, и по застенчивости не решился я ни помешать музыкантам, ни попросить кого-нибудь из слушателей отвести меня в надлежащее место, только через некоторое время я уже, как новый Робинзон, оказался на острове посреди океана, который был создан при моем непосредственном участии. Сиденье у стула сплетено из соломы и потому не могло послужить плотиной…
Ну, это дни детства, а вот теперь, в конце юности, поехал я в Петроград учиться. Первый этап нашего путешествия — лошадьми до пристани Медведки, чтобы потом пароходом добираться до Вятки. Три тарантаса выехали из города. Ямщики отвязали колокольчики под дугой, и под милый их перезвон переехали мы через Вою и взобрались на гору в Чащино. Здесь, как по команде, все путники привстали на сиденьях и обернулись на Нолинск.
— Прощай, городок! Когда-то свидимся снова?..
ДОРОГИ
Уж и не знаю, какая это была звезда, под которой я появился на свет, только обрекла она меня на постоянные разъезды. Самые первые и давние мои воспоминания связаны с дорогой. Все-то едем — я, мать и сестра. Едем в плетенном из ивовых ветвей тарантасе по Медведскому тракту. Он широкий, с избитыми колеями, его обступают огромные, корявые березы.
Звякают бубенцы на конской сбруе, пахнет свежим лошадиным навозом, а мы сидим на мягком сене и уже полны ожиданием дальней поездки. Вот доведет нас этот тракт до пристани Медведки, и откроется река Вятка. Погрузимся на белый-белый пароход со странным названием «Аркульский затон», и повезет он нас мимо Мамадыша, Кукарки, мимо Вятских Полян к Соколкам. И будут стоять по берегам темные еловые леса, и потянутся по левой стороне желтые песчаные отмели. И тогда капитан замедлит ход «Аркульского затона» и из своей рубки на верхней палубе короткими гудками вызовет на нос парохода матроса. Тут самый раз подбежать к нему поближе и получше разглядеть, как длинным, окрашенным в два цвета шестом он начнет мерить глубину реки. Матрос станет перегибаться через борт и, глядя на отметки на шесте, примется протяжно выкрикивать, упирая на букву «о».
— Три с половиной… Три с половиной… Четыре… Три с половиной… Три!.. Три!..
И тут вдруг заскрипит песок под днищем парохода, а пассажиры начнут беспокоиться: «Ах, батюшки мои, вот еще, не дай бог, сядем на мель!..»
А кто-нибудь подольет масла в огонь: «И очень просто… Вода-то какая малая… Прошлый рейс целую ночь с места сдвинуться не могли. Пришлось пассажиров на берег ссаживать, чтобы облегчить пароход-то…»
Ну, какие там мели нам ни встретятся, а дня через два придем мы в Соколки. Это приметное место в нашем путешествии. Тут тихую нашу Вятку захватит в свои берега беспокойная, желтоводная Кама. А нас встретит наш дальний родственник, который заведует пристанью. С хитрой улыбкой поведет он нас по сходням, подтянет к берегу большой ящик, который плавает рядом с рыбачьими лодками у дебаркадера, отопрет верхнюю его крышку. Мы заглянем внутрь и увидим — темные остроносые рыбины, как тени, беспокойно и быстро скользят и извиваются в тесном пространстве садка.
— Какова стерлядка?.. Отбирайте на уху!
— Нет уж, Пантелеймон Яковлевич, вы уж сами…
И через час мы едим прозрачную, ароматную уху и паровую стерлядь — самый тонкий деликатес рыбного стола. А приветливый хозяин станет нас потчевать и выспрашивать нолинские новости. Но новостей мало. Какие там в Нолинске новости! Разве только то, что в женскую гимназию прислали новую директоршу-баронессу.
— Настоящую… баронессу?
— Будто провинилась перед правительством — в ссылку ее к нам…
Из Соколок за сутки — уже по Волге — дойдем мы до Казани. Высадимся на пристани, будем с сестрой сторожить вещи, а мать пойдет узнавать, чей пароход отправится вниз по реке прежде — общества «Кавказ и Меркурий», «Самолет» или «Русь»? Мать уйдет надолго: пристаней много, и растянулись они далеко вдоль берега. Но нам ждать не скучно — все кругом занятно, не по-нолински шумно и беспокойно. Куда ни глянешь — высятся штабеля ящиков, коробов, корзин. Грузчики, совсем такие, как у Репина на картине «Бурлаки», — здоровые мужики с кожаными подушками на спине, широко расставляя ноги, обутые в лапти, быстро ходят по трапам, разгружая и нагружая пароходы. Иной раз смотришь как на чудо какое — вроде бы сам собою шагает огромный тюк на коротких ногах: человека, который тащит его на себе, и не видно из-за груза. Оступись, шагни чуть в сторону от узких мостков — и раздавит грузчика его ноша. Потому работают они молча, сосредоточенно. Но есть удальцы, которые носят свой груз впробежку, будто играючи, да при этом еще и шуточки отпускают. Видно, забористые, потому что каждую из них товарищи встречают смехом.
