Азимут «Уральского следопыта» - [44]

— Ну, ладно, — потеряв всякую надежду, сказал я, — за что тебя наградили? Ведь почему-то именно тебе дали медаль.

— Больше некому было дать, вот мне и дали, — буркнул он.

— Чего ты несешь чепуху, — возмутился заглянувший в бытовку бригадир. — Да вы не слушайте его. Отличный сварщик, и медаль получил по заслугам. Он к нам пришел после Лабытнангского ГПТУ. Старательный, толковый. И ребята его уважают…

Очерка не получилось, написал я только заметку о сварщике Валерии Худи. Я был уверен: не удержится он на стройке. Слишком велика привязанность ненцев к тундре, к привольным ее просторам, к солнцу и ветру, к животным, окружающим с детства их кочевой быт. Наши условности и условия, наши ритм и режим им в тягость.

Прошли годы. Однажды в кинотеатре «Победа» надымцы устроили выставку прикладного искусства. Сюда были свезены экспонаты со всего района — изделия тундровых мастериц из меха и бисера, произведения самодеятельных художников и резчиков по кости и дереву. Словом, было чему подивиться, и люди не скупились на похвалы. Вот тут-то, на выставке, я снова встретился с Валерием Худи. Он был в цивильном пальто с каракулевым воротником, в меховой ушанке, в ботинках на модной подошве. Рядом с ним шагала молоденькая ненка в песцовой шапочке и нарядной дошке, а между ними — весь меховой черноглазый раскосый малыш.

— Здорово, сварной! — сказал я. — Давненько не виделись. Где же теперь?

— В Надыме, — просто, по-приятельски ответил Худи. — Заходите в гости. Вот адрес. Теперь можно и поговорить, есть что рассказать.

Да, сама жизнь пишет набело историю этого края. Много ли времени прошло с той поры? А ведь сегодня уже десятки ненцев и ханты прижились в Надыме. Работают в детских садах и здравпунктах, на стройплощадках и в мехмастерских. При клубе создан национальный ансамбль песни и танца. Процесс приобщения стремителен, город всесторонне способствует ускорению этого процесса. Направления в вузы, бесплатные путевки в лучшие лечебницы и дома отдыха, благоустроенное жилье — все в первую очередь для граждан коренных национальностей. Эти привилегии начинаются с роддома, где надымские няни выдают бесплатное приданое для малышей молодым матерям.

Думая обо всем этом, я невольно вспоминал своего давнего соседа по номеру с мрачноватым его пророчеством. Мы едва лишь только всколыхнули первый пласт на этой суровой земле, но уже и теперь видно, как притягательно то новое, что несет Северу оплот цивилизации — город.

Вместо эпилога

Наше промышленное вторжение в заповедные просторы полярных широт не следует оценивать однозначно. Правы оленеводы, ратующие за сохранность традиционных пастбищ, где с приходом большого количества техники участились случаи возгорания ягельных тундр. Правы ихтиологи: поголовье рыбных стад в реках, включенных в транспортную схему освоителей, резко снижается. Правы экологи, высказывающие опасение насчет искусственного нарушения ритмов сбалансированной жизни природы. Но такова диалектика исторического процесса. И как когда-то в средние века эта диалектическая предопределенность столкнула с европейских стапелей каравеллы Колумба, так и в наши дни она же указала нам путь в глубины Крайнего Севера. И разница тут не столько в величине тех или иных открытий, сколько в том, с какой целью, с вымпелом какого цвета на мачтах отправляются в путь колумбы всех, времен и народов.

Мы устремляемся в поиск под красным стягом социальной революции пролетарского братства. Пусть сегодня мы еще не можем дать объективной оценки нашим творениям, но если в наши помыслы и творения заложены принципы безграничного уважения к природе и человеку, то эти помыслы и эти творения неминуемо должны быть и будут оправданы в грядущем.

Евгений Ананьев Буровая

Мы уже основательно привыкли к голенастым великанам, широко, словно на ходулях, шагающим по тюменскому Зауралью. Вздымаясь высоко в небо, они в то же время пробивают себе дорогу в самую глубину земли.

Буровая — это целый заводской цех в тайге или тундре.

Буровая — это нескончаемый говор дизелей, тревожные вздохи лебедки.

Буровая — это будущие фонтаны нефти или газа.

Словом, все, что связано с буровой, — это индустрия, производство, работа.

Но недавно у меня произошел разговор, который как-то пошатнул такое упрощенное представление.

В северном поселке Уренгое встретил я своего приятеля-буровика. На традиционный вопрос о житье-бытье он ответил дружелюбно:

— Нормально живем, в порядке. Завтра домой летим.

— В отпуск?

— Да нет, — приятель даже удивился моей непонятливости. — Домой, на буровую.

Вот этот неожиданный ответ и заставил меня призадуматься. В самом деле, где дом буровика? Особенно холостяка, а таких, пожалуй, большинство.

В северных поселках буровик живет три выходных дня, потом — девять дней безвыходной вахты. И как бы ни было приятно на базе в поселке, весь его быт в гораздо большей степени связан именно с пятью-шестью вагончиками в тайге или тундре, стоящими близ буровой. Здесь отрабатывается, если можно так выразиться, свой микроклимат, в котором проходит основная часть жизни этих людей. А жизнь, она всюду жизнь, со своими, казалось бы, незначительными, но весомыми мелочами, с событиями местного значения, охотничьими приключениями и нелегкой работой.