Азбука - [99]

Сформировавшее меня межвоенное двадцатилетие кажется довольно загадочным. Эйфория, гимническая похвала Жизни, которой дышало начало века и из-за которой толпы в великих столицах радостным ревом приветствовали начало войны, не прошла сразу, как того можно было ожидать. Искусство и литература продолжали экспериментировать — восторженно и оптимистично. Значит ли это, что данные виды человеческой деятельности имеют мало общего с реальностью? Возможно. Как раз в то время, когда солдаты двух армий убивали друг друга под Верденом, молодой Тувим читал лекцию о Уолте Уитмене, а вскоре после этого писал:

Но и Прохожим тоже можно жить!

Им мощный старец молвил: Камерадо!

Сколько этих прохожих, одетых в мундиры, полегло во Франции! Однако немного погодя поэты уже писали олимпийские оды, прославляя радость здорового тела, а художники (Матисс!) предавались наслаждениям чистого цвета.

Начало катастрофических настроений в Европе справедливо относят к 1930 году. В 1931 году, глядя на холмы на французском берегу Рейна, покрытые как будто виноградниками, а на самом деле крестами, я думал об Ульрихе. Пожалуй, мною двигало в первую очередь общее смещение литературы и живописи к темным тонам и смутному предчувствию катастрофы. Случилось так, что память о погибших в Первую мировую войну каким-то образом стерлась: ускорение событий в тридцатые годы не оставило времени и внимания для их страданий, в которых даже неизвестно кого винить.

Улятовский, Янек

Я не познакомился бы с ним ближе, если бы не его брак с Нелей Мицинской, заключенный в 1955 году. Он родился в 1907 году в Познани, а умер в 1997 году в Ментоне. До войны изучал философию и социологию, занимался историей искусства, а также был одним из основателей познанского журнала «Жиче литерацке». Попал на дипломатическую службу, и начало войны застало его на посту пресс-атташе посольства в Будапеште. Он пошел служить в Бригаду Копанского на Ближнем Востоке, был под Тобруком, затем участвовал в итальянской кампании, хотя, кажется, у его начальства из Отдела печати были с ним большие проблемы из-за его упрямства. В редакции «Ожела бялого»[460] он прославился статьями, яростно критиковавшими английскую политику, за что был в дисциплинарном порядке переведен. Но все-таки получил звездочку, то есть звание подпоручика. Дружил с Адольфом Бохенским, который сказал ему (не ручаюсь за дословность): «С этой войны неприлично возвращаться живым», — незадолго до своего самоубийства, когда он подорвался на мине под Анконой.

Когда польскую армию перевезли в Англию, Янек отказался поступить в Polish Resettlement Corps[461], поскольку это означало бы службу в британской армии, а он говорил англичанам: «Вы не имеете права». Из-за этого его въезд в Англию стал нелегальным, и его приговорили к тюремному заключению. Сидел он долго. Наконец неравнодушные к его судьбе люди вытащили его из тюрьмы и помогли перебраться во Францию, где его документы долгое время не давали ему права на работу. Он был великолепным знатоком современного искусства, писал рецензии на выставки в «Культуру» и «Прёв». Выжить ему помогало беглое знание немецкого — после того как они с Нелей переехали в Бордо, он до самой пенсии был учителем этого языка в лицее. Однако его истинной страстью были не искусство и литература, а политика и суждения о ней — слишком правдолюбивые, чтобы они могли кому-нибудь понравиться.

Он разработал целую теорию и во всех международных событиях второй половины двадцатого века находил ее подтверждение. Кроме того, часто писал письма в газеты — как французские, так и польские, — но их не всегда печатали ввиду того, что его теория имела некоторые маниакальные черты.

Он был убежден, что Америка и советская Россия заключили негласный договор, касающийся раздела мира между этими двумя державами. Напряженность между ними, включая «холодную войну», поддерживалась сознательно — это была игра, задуманная, чтобы держать в постоянном страхе вассалов обеих стран на случай, если тем вздумается мечтать о независимой политике. Разделение на два блока и запугивание дьявольскими кознями врага входили в репертуар, а необходимый эффект достигался благодаря наивным людям, которые в самом деле испытывали приступы страха, когда конфликты между гигантами казались взрывоопасными. Улятовский внимательно читал газеты на нескольких языках и то и дело натыкался на советские и американские высказывания, подтверждавшие его теорию.

Пребывание у них в Ментоне требовало определенного терпения, поскольку необходимо было выслушивать его упрямые умозаключения. Как у всякой конспирологической теории исторических событий, у концепции Янека были некоторые признаки правдоподобия, хотя явственно угадывался и ее травматический фон: автор, помимо воли, представал как поляк во власти своей навязчивой идеи — измены Запада. Вместо запутанных и постоянно меняющихся мнений и действий политиков обеих сторон теория предлагала схему совершенно сознательных шагов, благодаря чему течение событий как бы замораживалось. Однако она обладала тем достоинством, что не позволяла принимать всерьез возможность третьей мировой войны.