Азбука для несовершеннолетних - [63]

Такими сложностями «заминирован» национальный вопрос – может быть, самый запутанный из всего, над чем бьется человечество. Дело нашего ума и совести – укреплять и дальше то великое братство народов, которое родилось в Октябре 1917-го.

* * *

Национальные черты

С закономерностью жестокой

и ощущением вины

мы нынче тянемся к истокам

своей российской старины.

Мы заспешили сами, сами

не на экскурсии, а всласть

под нисходящими ветвями

к ручью заветному припасть.

Ну что ж! Имеет право каждый.

Обязан даже, может быть,

ту искупительную жажду

хоть запоздало утолить.

И мне торжественно невольно,

я сам растрогаться готов,

когда вдали на колокольне

раздастся звон колоколов.

Не как у зрителя и гостя

моя кружится голова,

когда услышу на бересте

умолкших прадедов слова.

Но в этих радостях искомых

не упустить бы на беду

красноармейского шелома

пятиконечную звезду.

Не позабыть бы, с обольщеньем

в соборном роясь серебре,

второе русское крещенье

осадной ночью на Днепре.

...Не оглядишь с дозорной башни

международной широты,

той, что вошла активно в наши

национальные черты.

Я. Смеляков

Непосредственность

– естественность; следование своему внутреннему влечению.

Все мы не похожи друг на друга. Но у каждого в детстве есть один, общий для всех талант – это непосредственность. Умение говорить то, что вздумается, смеяться, когда захочется засмеяться, быть самим собой.

Проходит время, и это умение исчезает. Нам делается неловко говорить что вздумается и смеяться где попало. Становясь старше, мы стараемся не «выставлять» всех своих чувств и мыслей – а вдруг они кому-то покажутся неинтересными? Боимся задавать, как в детстве, разные вопросы – а вдруг кто-то сочтет их глупыми? Перестаем видеть удивительное там, где его не видят другие. Не только плохие, но, к сожалению, и хорошие чувства мы начинаем прятать.

Мир теряет свои веселые краски, люди больше не кажутся добродушными, жизнь становится прозаичной, да и сам делаешься каким-то менее значительным, особенно в малознакомом обществе.

Стесняешься быть самим собой, стремишься выглядеть умнее, а в результате выглядишь глупее и банальнее, чем ты есть. Чрезмерная оглядка на то, что скажут другие, словно одевает нас в скучную униформу, и пережить это бывает нелегко, особенно в юности. Чувствуешь себя неловким, неестественным и не знаешь, как из этого выбраться – иногда принимаешься вдруг грубить, иногда, наоборот, превращаешься в тихоню. Но ни то ни другое не помогают оставаться, как прежде, в ладу с самим собой.

Винишь себя, винишь других, а дело в том, что ушло детство, а с ним ушла непосредственность. Постепенно ее место заняла привычка следовать заведенным обычаям, правилам – подчиняться какому-то среднему опыту поведения.

До некоторой степени это неизбежно, и в этом нет ничего ужасного. В самом деле, нехорошо ведь, имея метр семьдесят роста, чувствовать себя, как ребенок, центром мира, приставать ко всем со своими переживаниями, задавать нелепые вопросы, веселиться, когда другим грустно. Сдержанность красит человека.

Принято считать, да так оно, в общем, и бывает, что непосредственность вытесняется образованием. Оно – как увеличительное стекло между миром и человеком. Ум пользуется мыслями, обдуманными до тебя, глаза вооружаются тем, что уже заметили другие, а это совсем не то ощущение, когда они у тебя ничем не оснащены и свободно, беспечно щурятся себе, словно спросонья. Детская свежесть восприятия теряется под напором уже сделанных без тебя открытий... Но вот что интересно! Это отрицательное последствие образования (не все же последствия положительны, плюсов без минусов не бывает) преодолеть можно не чем иным, как образованием же, только более обширным и глубоким – чтобы возродилась способность удивляться, без которой нет непосредственности, надо или не знать почти ничего, или знать очень много.

Думать своим умом (следовательно, видеть своими глазами, чувствовать своими чувствами) человек может, когда он или не знаком с плодами чужого ума, или знаком так глубоко, что ответы на возникающие у него новые вопросы приходится искать самому – готовых просто нет.

Это значит стать творческой личностью. Такие люди всегда выделяются непосредственностью, они не боятся быть самими собой.

Тут нечто вроде закономерности: как только у человека появляется столько знаний в какой-либо области, чтобы на их основе приобретать новые (неизвестные), он снова начинает видеть удивительное там, где его не видят другие. Дети мало знают и потому всему удивляются. Но и человек, вкусивший творческую радость познания, чем больше знает, тем больше способен удивляться.

Итак, глубокие знания открывают путь к непосредственному, живому, не стесненному «задним умом» восприятию жизни. Но путь этот непростой, и, чтобы не сбиться с него, надо с юных лет правильно, разумно относиться ко всему нестандартному, необщепринятому. Стандарты придают существованию людей необходимую устойчивость, но без отступлений от стандартов не было бы движения, развития науки, производства и культуры, человечество было бы подобно замшелому камню.

Хорошие стихи писали и до Пушкина, он учился у Державина, Жуковского, Батюшкова. Но никто в то время не смог так решительно, как Пушкин, посягнуть на искусственный, риторический книжный язык и, нарушая все правила (стандарты!) пиитики, писать: