Азазель - [54]

Несторий указал на окно, за которым виднелся купол церкви Святой Елены{78}, добавив при этом:

— Вглядись в великолепие этой церкви сердцем и преисполнись веры, а затем поразмысли о том, что построившая ее святая — Елена, мать императора Константина — в юности помогала разливать вино в трактирах Эдессы. Как нам следует понимать такие изменения в жизни императора и его матери, если не по аналогии с чудом Иисуса Христа? И хотя чудеса, Гипа, случаются редко, мы все-таки в них верим. А уж потом используем наш разум и сопоставляем чудесное с другими явлениями, пока не начинаем осознавать их и не приводим к согласию все парадоксы. То же и с прочими вещами: сначала мы верим, а уж затем размышляем, и вера наша укрепляется… Таков наш путь.

— Но противоречия, господин мой, по-прежнему остаются. Разум не в силах примирить их.

— Твой разум — возможно. Но после тебя придет тот, кто сумеет это сделать.

— Или противоречия отпадут сами собой, забудутся и перестанут занимать людские умы.

— Верно, Гипа, тому есть много примеров.

Я почувствовал, что сейчас самое подходящее время, чтобы задать вопрос о словах каппадокийского монаха, который своей речью заставил умолкнуть собрание, но не решался, боясь рассердить Нестория. Он же со свойственной ему проницательностью, очевидно, заметил мои колебания и ободряюще улыбнулся. Наполняя чашу настоем из горной мяты, он спросил, что меня снедает и что я хотел бы узнать. Набравшись смелости, я выпалил:

— Ты, отец мой, как никто понимаешь, что у меня внутри, и можешь прочувствовать это… Признаюсь, слова этого каппадокийского монаха смутили меня и заставили задуматься над таким противоречием: если действительно наша вера покоится на искуплении и любви, как могло произойти то, что во имя Мессии случилось в Александрии?

— Гипа, произошедшее в Александрии к вере не имеет никакого отношения… Первая кровь, пролившаяся в этом городе после окончания эпохи языческих гонений на наших единоверцев, была христианской кровью, пролитой самими христианами! Полвека назад александрийцы казнили своего епископа Георгия из-за того, что он разделял некоторые воззрения Ария. Убийство во имя веры не вызывается верой! Феофил наследовал мирскую власть, а после него ее унаследовал сын его брата Кирилл. Не нужно смешивать эти понятия, сын мой. Люди власти не являются последователями веры… Они — дети мирской жестокости, а не Божественной любви.

— Но господин мой, я встречал в александрийской церкви одного монаха, который участвовал в убийстве епископа Георгия Каппадокийского.

Нестория задело мое замечание, но и он сразил меня, когда произнес фразу, которую я часто повторял сам себе…

— Тот, кого ты встретил там, — не монах, — грустно сказал Несторий. — Монахи не участвуют в убийствах, они миролюбивые люди, как и все апостолы, святые и мученики!

Лист XII Переезд в монастырь

С появлением Нестория мое пребывание в Иерусалиме стало светлее и насыщеннее, я перестал чувствовать себя чужаком. Мы часто встречались в церкви, в моей келье, в епископской резиденции, где он остановился. Его присутствие, как солнечный свет, согревало мой внутренний мир и разгоняло печали, думать о которых я совсем перестал, а они перестали донимать меня. Но однажды, спустя дней двадцать, Несторий сообщил, что дороги в Антиохию и Эдессу стали безопасными и пришла пора возвращаться домой. Ночи напролет я переживал это известие, а в день отъезда епископа и его окружения, проснувшись пораньше, уже с первыми лучами солнца оказался у ворот резиденции. Площадь перед ней была запружена повозками, и все занимались подготовкой к отъезду. А я уже представлял, насколько унылым станет мое пребывание здесь без этих людей.

В отдалении, снуя меж собиравшимися, суетился Несторий, всем своим видом выказывая озабоченность. Одному он отдавал указания, другому что-то объяснял, и все его слушались. Он явно пользовался большим уважением. Увидев меня, Несторий посветлел лицом и направился в мою сторону. Мы отошли к стене большого странноприимного дома.

— Почему бы тебе не поехать с нами в Антиохию? — спросил Несторий, не переставая внимательно следить за сборами. — А можешь присоединиться позднее, отправившись с первым же караваном.

— Антиохия, отец мой, — город большой и шумный. Я вряд ли смогу жить в таком. У меня одна цель: провести остаток своих дней в покое.

— О чем ты? Тебе всего тридцать!

— Разве тридцать? А я думал — триста.

Несторий рассмеялся, отчего лицо его просветлело еще больше, и с искренним участием поинтересовался, собираюсь ли я закончить свою жизнь в монашеском одиночестве или останусь практикующим врачом.

— А может, — сыронизировал он, — ты предпочтешь стать священником в наших краях?.. Если в один прекрасный день решишься на это, монашество придется оставить. Я подыщу тебе хорошую правоверную жену, которая нарожает тебе много маленьких египтян.

— Господин мой, я же говорю, что хочу жить в мире, а ты предлагаешь мне брак!

Несторий вновь рассмеялся, показывая ровные белые зубы. Поправив клобук, он спросил, нравится ли мне Иерусалим. В ответ я лишь развел руками, как бы говоря, что ничего другого у меня нет. На это Несторий заметил, что если я действительно мечтаю о покое, то, может быть, мне стоит поселиться в каком-нибудь монастыре. И добавил: