Азазель - [52]

— Я слышал, — сказал Несторий, — что некоторые педагоги из Александрии уехали в Ахмим и живут там уже несколько лет.

— Да, отец мой. Но в Ахмиме много церквей, половина тамошних жителей — добрые христиане.

— Да охранит их Господь от безумств Кирилла!

— Вряд ли, отец мой, в Ахмиме могут случиться те ужасы, что имели место в Александрии, народ там совсем другой.

— Я смотрю, Гипа, ты благоволишь к египтянам?

— Возможно, отец мой… возможно.

Когда мы вошли в зал для совещаний, епископ Феодор обрадовался нашему появлению и улыбнулся. В тот день я понял, насколько глубоко привязаны друг к другу епископ и Несторий, и хотел надеяться, что между мной и Несторием возникнут такие же отношения.

Обед прошел замечательно, поданные яства были в диковинку для Иерусалима и его окрестностей. Епископ несколько раз наклонялся ко мне, чтобы порекомендовать то или иное блюдо. Держа в руке сочинение Галена, я поблагодарил его за подарок и за приглашение на обед в таком почтенном обществе служителей церкви. Епископ рассмеялся и сказал:

— Я пришлю тебе еще несколько хороших книг по медицине и попрошу переписчиков сделать для тебя копии работ Гиппократа и других знаменитых врачей.

— Это большая милость с твоей стороны, владыко епископ!

— Они будут полезны и тебе, и людям по воле Божьей. Людям нужна медицина, хотя в последнее время она становится все хуже и хуже. Да сохранит Господь в тебе это полезное знание.

Несторий ненавязчиво вмешался в наш разговор, напомнив епископу, что еще я пишу стихи. Епископ обернулся к нему и сказал, что его старый друг Иоанн Златоуст тоже в юности баловался стихами.

— Разве я не говорил тебе, дорогой Несторий, что они похожи? — добавил он и принялся рассказывать о своей дружбе с Иоанном Златоустом. Епископ с наслаждением предавался воспоминаниям, и я понял, что ему не хватает старого друга.

В это время в зал вошли старый монах-молчальник и двое священников. И не успел епископ закончить очередную историю из своего прошлого, как один из них перебил его вопросом:

— А как осмелились александрийцы осудить Иоанна Златоуста? Ведь он святой!

Внезапный вопрос разрушил доверительную атмосферу, воцарившуюся среди собравшихся. Несторий осуждающе взглянул на вопрошавшего священника, и тот смутился. Все притихли… Епископ Феодор нахмурился и недовольно произнес:

— Александрийцы много глупостей натворили. Их епископы, и прежний, и нынешний, совершили довольно мерзостей. Не хочу и говорить об этих двоих и их поступках, противных заповедям Христа и апостолов, но более годящихся любителям мирской жизни. Да объемлет Господь всех милостью своей и да простит им!

Я подумал, что эти слова епископа Феодора означают завершение встречи, но неожиданно для меня монах-молчальник, который, сколько я его видел, ни разу не издал ни звука, встал, опираясь на посох, и заговорил по-гречески с восточным выговором:

— Да простит Господь александрийцам дела их прошлые и нынешние и то, что они еще сотворят! — сердито произнес он. — Александрийская церковь не уймется, пока не падет или не исчезнет наша вера.

Все окаменели и сидели потупив глаза. Я изумленно воззрился на окружающих, не в силах поверить словам этого странного монаха, заставившего вдруг умолкнуть всех присутствующих. Без сомнения, он пользовался среди них большим уважением, а иначе с какой бы стати он заговорил так убежденно и вверг всех в такое смущение, хотя на его лице не было ни тени озабоченности. В тот момент я понял, какой силой наделил Господь в этом мире людей, движимых любовью, — их мощь мог понять лишь тот, кто сам был совершенен. Этот монах, как мне показалось, был из числа именно таких истовых в любви. Он очень напоминал святого Харитона, которого я встретил в пещере у Мертвого моря: оба говорили с восточным говором, оба были очень худы и оба в преклонных годах. Когда они рекли, их тела одинаково сотрясались — и с такою же силой они потрясали своими речами людей. Не был ли этот замкнутый монах собратом отшельника Харитона? А может, это один и тот же человек, появляющийся в разных местах каждый раз в новом обличье как доказательство чудес Господних в мире?

Такие странные мысли о вере витали тогда в моей голове. Сейчас они меня уже мало трогают.

Тишину нарушил Несторий. Он резко встал и нарочито шумно отряхнул мантию, словно хотел сорвать покров немоты, окутавший присутствующих. Обращаясь к нам, он сказал, что епископу необходим отдых, и попросил всех удалиться. Это был последний раз, когда я видел епископа Феодора-толкователя.

По дороге в келью я не удержался и спросил Нестория о громогласном монахе-молчальнике, чья страстная реплика так внезапно оборвала нашу встречу. Несторий объяснил, что он из одного из стариннейших монастырей благословенной Каппадокии{74}, обращенных в христианство тремя великими отцами нашей церкви, известными как «Великие каппадокийцы»{75}. Этот монах-молчальник знаменит в тех местах своим крайним аскетизмом и воздержанием. Тамошние люди считают, что он умеет творить чудеса и исцелять немощных, хотя сам упорно это отрицает. Еще он известен своим немногословием. Верующие очень его почитают, а епископ Феодор считает одним из своих духовных наставников, ибо монах намного старше его, — говорят, ему уже далеко за восемьдесят.