Азазель - [51]

Нестория вообще отличала тонкость натуры, хотя ничто в его облике не свидетельствовало об этом. Выдавив из себя улыбку, я ответил, что Гипатия не единственное мучительное воспоминание в моей жизни, поэтому не стоит извиняться, после чего, повинуясь внезапному порыву, сказал:

— Я расскажу тебе все… Такой благородный человек, как ты, сможет понять, какую тяжесть я ношу в себе.

— Говори, что посчитаешь нужным, сын мой.

И я ему все рассказал: как волок Гипатию пономарь Петр и иже с ним, как они терзали ее, как затем, вооружившись раковинами, сдирали с нее кожу, а потом подожгли на том месте, где некогда стояла знаменитая школа Мусейон… Заметив, как исказилось от боли лицо Нестория, я замолчал.

Но в тот день я не все поведал Несторию, умолчав о том, как стоял, не в силах оторвать взор от пламени костра и наблюдая, как корчилось тело Гипатии, пока не обратилось в пепел на развалинах Мусейона, в котором я мечтал изучать медицину. Я лишь сказал, что в тот день навсегда покинул город, в одночасье превратившийся в обиталище вурдалаков.

— О Боже милосердный! — простонал Несторий.

Его лицо почернело от горя, и я понял, что, если расскажу обо всем, что произошло тогда, заставлю его страдать еще больше. С грустью Несторий поведал мне продолжение этой истории — о том, как император послал дознавателей расследовать случай с Гипатией, а они ничего не выяснили, и никто не был осужден, и что все было представлено так, будто ничего и не было.

— Да, отец мой, я знаю об этом. Мне рассказывали паломники, приезжающие сюда из Египта и Александрии.

— А говорили ли тебе, Гипа, паломники, что Кирилл дал этим следователям огромную взятку, задарил их дорогими подарками, и дело оказалось закрыто?

— Да, отче, и об этом рассказывали. Еще говорили, что император Феодосий Второй остался доволен тем, что эту кровавую историю удалось замять. А александрийским монахам было велено не появляться в людных местах в городе.

На что Несторий язвительно, но с оттенком грусти заметил:

— Суровое наказание… Им, наверное, непросто было его нести!

Палило полуденное солнце. Заметив, что на лбу Нестория выступили капли пота, я решил больше не мучить ни его, ни себя и предложил вернуться в келью.

— Давай сначала зайдем в церковь и помолимся, — ответил он. — А уж потом вернемся к тебе и отведаем напитка из горной мяты.

У церковных ворот стоял старший священник, провожавший прихожан. Увидев нас, он разразился радостными возгласами и, поприветствовав Нестория, стал упрашивать его присоединиться к нему за ужином. Несторий вежливо поблагодарил и извинился, объяснив, что ужинает с епископом Феодором, и в свою очередь пригласил этого священника отужинать с ними, пошутив при этом:

— Но прежде чем согласиться, хорошенько подумай: отведав прекрасных блюд, приготовленных нашими монахами, тебе придется серьезно задуматься о присоединении к нашему приходу и по завершении нашего паломничества уехать с нами.

— Благословенный Несторий, как же я оставлю жену и своих бедных домочадцев? Кроме того, я давно уже не чувствую никакого вкуса пищи.

— Твоя семья переедет с тобой в Антиохию или Мопсуэстию, а что касается аппетита, то брат Гипа вернет его тебе, дав какое-нибудь ядреное снадобье, возвращающее вкус к хорошим блюдам.

Священник развеселился и обратился ко мне:

— Так ты меня вылечишь так же, как я тебя однажды?

Несторий попросил объяснить, что он имеет в виду, и тот поведал ему историю моего появления в Иерусалиме: как он нашел меня лежащим без чувств у порога церкви Воскресения, как велел перенести к себе и заботился обо мне. Несторий бросил на меня сочувствующий взгляд и произнес:

— Как ни слаб каждый человек и все мы, вместе взятые, наша сила — только в любви.

Священник согласно закивал, а затем вдруг с неожиданным жаром заговорил:

— А не согласился бы ты сегодня встретиться с нашими братьями, чтобы поговорить на тему любви в разных ее проявлениях? Ты ведь так здорово умеешь рассказывать! Однажды мне доводилось слышать твою речь, когда я приезжал в Антиохию.

— Благословенный отец все помнит. Это было давно. Я не думаю, что сейчас, когда с нами владыка епископ Феодор, подходящее время устраивать диспуты. Нам вполне будет достаточно послушать его и приобщиться к его мудрости.

— Да благословит Господь вас обоих. Идите, церковная служба еще не закончилась.

— Да смилостивится над тобой Господь, отче… Пойдем помолимся, Гипа.

Молитва — мистический акт. Она служит умиротворению духа и утешением для стесненного сердца. Святые отцы очищают нас от тягостей, призывая на нас Божественную милость, и на какое-то время мы успокаиваемся, но вскоре вновь чувствуем потребность молиться, уповая на нашего Господа. Если же ослабевает в нас вера, мы остаемся в одиночестве и становимся легкой добычей для угнетающих нас тревог и терзающих мыслей… Но зачем сейчас думать об этом?!

Когда мы выходили из церковных врат, лицо Нестория светилось любовью, обретя привычное выражение. Он предложил вначале пойти на обед к епископу Феодору, а уж потом вернуться в мою келью. Я не возражал.

По пути в епископскую резиденцию мы болтали о всякой всячине. Несторий рассказывал о прелестях Антиохии: о том, какие науки преподают в ее школах, о богатой епископской библиотеке, о простых людях, которые приезжают в город из окрестных деревень, о том, как нерешителен во многих делах император Феодосий Второй, об антиохийском епископе и его добром нраве. Я в свою очередь поведал о днях, проведенных в Ахмиме — большом городе, стоящем на берегу Нила, о его величественном капище, где у входа возвышаются гигантские фигуры фараонов, высота которых доходит до тридцати метров, о статуе прекрасной женщины, которая, как говорят, была дочерью великого фараона, построившего это святилище.