Аз есмь царь. История самозванства в России - [74]
Глава XXII. ПРОКЛЯТЫЙ ВОПРОС
Я выходец из народа; я всегда хранил в сердце мысль о нем… Но его язык! Его язык был мне недоступен. Я не сумел научить его говорить.
Жюль Мишле
ДВА ЯЗЫКА
Слова Мишле подводят нас к довольно-таки трагическому моменту в русской истории. Признание французского писателя перекликается с рассказом русского романиста Н. Н. Златовратского, который примеривал на себя роль этнолога, отмечая при этом собственную неспособность понять родной язык, общую для всей русской элиты.
«Вот уже второй день, как у нас идет сход за сходом. <…> Кто-то махает руками, нагибается всем туловищем, кричит что-то весьма убедительно, замолкает на несколько минут и потом опять принимается убеждать. Но вот вдруг ему возражают, возражают как-то все сразу, голоса подымаются выше и выше, кричат в полное горло <…>. Вот уже идет третий сход, я напрягаю все внимание и только чуть-чуть начинаю понимать, в чем суть. Я нарочно не расспрашивал никого, о чем толкуют наши мужики. Мне хотелось непосредственно постигнуть суть деревенского схода и посмотреть, какой эффект производит он на свежего интеллигентного наблюдателя. Признаться сказать, мое положение было очень глупое. Воображаю, какое глупое выражение было и на моем лице, когда, после двух часов присутствия вблизи схода, я уходил совершенно отупелым, не имея сил связать ни одного ясного представления о происходившем. Между тем каждый из мужиков, несколько раз отрываясь от прений разными хозяйственными случайностями, вроде, например, того, что телка, задравши хвост, вырвется со двора – и оратор схватывает на половине своей блестящей речи кол и бросается загонять ее; или пузатый двухлетний сынишка ревет благим матом, теребя отца-оратора за порты – и оратор принужден произвесть родительское воздаяние, прежде чем окончить свою речь; несмотря на все это, несколько раз отрывающийся от прений оратор врывается в беседу вновь с ясным пониманием всего, что происходило без него. Вообще, эффект был поразительный. Целый час напряженного внимания, и в конце полное сознание, даже обидное сознание одного только, что, видя перед собой совершающийся жизненный процесс, вы лишены всякой возможности в нем участвовать. Эти люди – совсем другие люди, чем вы; эти речи стоят вне вашего постижения; из посылок делаются выводы, как раз противоположные тем, какие логически делаются в вашей собственной голове. Сто раз в продолжении часа ловишь ариаднину нить, думаешь – вот, начинаю понимать, и вдруг неожиданно кто-то вспоминает о тетке Нениле да дедушке Ермиле, которые когда-то были к этому вопросу прикосновенны – и вновь нить потеряна, и вновь все заволокло туманом. В особенности характерна была по своему поразительному эффекту последняя, четвертая, сходка <…>. Тут собралась, кажется, вся деревня <…>. Прения на сходке шли, брань крепчала все больше и больше. Старики, обыкновенно сидящие на завальне, и те поднялись все и, сердито стуча кулаками, как петухи налетели друг на друга <…>. Ну, думаю, сейчас в колья <…>.
Вдруг сходка смолкла; только слышались одинокие голоса, что-то больше ворчавшие про себя.
– Что же это? – в удивлении спросил я Алешку. – Кончили?
– Кончили!… Слава-то господи! Развязались с грехами.
– И решили уж?
– Решили!
– Да когда же?
– Вон – видишь, половина разошлась, половина – отдыхать уселась <…>.
– Приходи, ваше благородие, мирское вино пить! – пригласил меня Алешка Собакин, уходя к компании <…>.
Я продолжал прислушиваться <…>. Мне припомнились слова батюшки: „Решили! Когда решили? Что решили? Вместо того чтобы «в колья», решили водку пить, что ли? Или решили общинные вопросы, те вопросы, которые волновали деревню в продолжение четырех сходов? Но где решили, как?“ – я в недоумении спрашивал себя. И я, так внимательно следивший за всеми сходами, так заинтересованный задачей – уловить до мельчайших подробностей явления общинной жизни в самом выразительном ее факторе – общинном сходе, я, к собственному стыду, должен был сознаться, что не понимаю ни вопросов, стоящих на очереди в общине, ни прений по поводу их, не смог даже уловить – когда и как эти вопросы были решены».
Так во второй половине XIX века горожанин, любитель народа, решивший узнать его поближе, на полутора страницах обрисовал всю драму русской интеллигенции, в том числе и ее революционного крыла.
НАРОДНИЧЕСТВО
В это время на другом конце европейского континента Александр Герцен, ставший свидетелем поражения французского пролетариата в июне 1848 года, писал, что речь идет не о временной неудаче, но о прекращении исторической динамики, присущей Западной Европе, динамики, основанной на синхронности развития экономики (капитализм), социальной сферы (формирование классов) и политики (борьба рабочих за социализм). Такой ему, как и Марксу, виделась динамика истории после Французской революции. Но в отличие от автора «Манифеста коммунистической партии» Герцен считал, что с этого момента история, благодаря включению в нее новых народов, пойдет по иному пути. Движение может быть асинхронным. Его конечной целью остается социализм, однако изменились участники исторического процесса и время их выхода на сцену. В России, где значительную часть населения составляло крестьянство, привыкшее жить общиной, новая динамика могла ускорить ход истории. Поэтому, по мысли Герцена, нужно не копировать социализм западного толка, но идти к нему, опираясь на специфически российские социальные структуры. Так родилось народничество. Но дальше Герцен не пошел. Конкретные условия, расстановка сил, орудия борьбы с деспотизмом – все это проанализировал уже не он, а Н. Г. Чернышевский, родоначальник радикальной оппозиции царизму. Придя к выводу, что в стране отсутствуют коллективные силы для борьбы с деспотизмом, убедившись в неспособности крестьянства стать тем социальным фундаментом, на котором можно построить будущее, он сформулировал проклятый вопрос, мучивший всех, кто желал покончить с самодержавием:
От издателя Очевидным достоинством этой книги является высокая степень достоверности анализа ряда важнейших событий двух войн - Первой мировой и Великой Отечественной, основанного на данных историко-архивных документов. На примере 227-го пехотного Епифанского полка (1914-1917 гг.) приводятся подлинные документы о порядке прохождения службы в царской армии, дисциплинарной практике, оформлении очередных званий, наград, ранений и пр. Учитывая, что история Великой Отечественной войны, к сожаления, до сих пор в значительной степени малодостоверна, автор, отбросив идеологические подгонки, искажения и мифы партаппарата советского периода, сумел объективно, на основе архивных документов, проанализировать такие заметные события Великой Отечественной войны, как: Нарофоминский прорыв немцев, гибель командарма-33 М.Г.Ефремова, Ржевско-Вяземские операции (в том числе "Марс"), Курская битва и Прохоровское сражение, ошибки при штурме Зееловских высот и проведении всей Берлинской операции, причины неоправданно огромных безвозвратных потерь армии.
“Последнему поколению иностранных журналистов в СССР повезло больше предшественников, — пишет Дэвид Ремник в книге “Могила Ленина” (1993 г.). — Мы стали свидетелями триумфальных событий в веке, полном трагедий. Более того, мы могли описывать эти события, говорить с их участниками, знаменитыми и рядовыми, почти не боясь ненароком испортить кому-то жизнь”. Так Ремник вспоминает о времени, проведенном в Советском Союзе и России в 1988–1991 гг. в качестве московского корреспондента The Washington Post. В книге, посвященной краху огромной империи и насыщенной разнообразными документальными свидетельствами, он прежде всего всматривается в людей и создает живые портреты участников переломных событий — консерваторов, защитников режима и борцов с ним, диссидентов, либералов, демократических активистов.
Книга посвящена деятельности императора Николая II в канун и в ходе событий Февральской революции 1917 г. На конкретных примерах дан анализ состояния политической системы Российской империи и русской армии перед Февралем, показан процесс созревания предпосылок переворота, прослеживается реакция царя на захват власти оппозиционными и революционными силами, подробно рассмотрены обстоятельства отречения Николая II от престола и крушения монархической государственности в России.Книга предназначена для специалистов и всех интересующихся политической историей России.
К трехсотлетию воссоединения Украины с Россией.
В книгу выдающегося русского ученого с мировым именем, врача, общественного деятеля, публициста, писателя, участника русско-японской, Великой (Первой мировой) войн, члена Особой комиссии при Главнокомандующем Вооруженными силами Юга России по расследованию злодеяний большевиков Н. В. Краинского (1869-1951) вошли его воспоминания, основанные на дневниковых записях. Лишь однажды изданная в Белграде (без указания года), книга уже давно стала библиографической редкостью.Это одно из самых правдивых и объективных описаний трагического отрывка истории России (1917-1920).Кроме того, в «Приложение» вошли статьи, которые имеют и остросовременное звучание.
Эта книга — не учебник. Здесь нет подробного описания устройства разных двигателей. Здесь рассказано лишь о принципах, на которых основана работа двигателей, о том, что связывает между собой разные типы двигателей, и о том, что их отличает. В этой книге говорится о двигателях-«старичках», которые, сыграв свою роль, уже покинули или покидают сцену, о двигателях-«юнцах» и о двигателях-«младенцах», то есть о тех, которые лишь недавно завоевали право на жизнь, и о тех, кто переживает свой «детский возраст», готовясь занять прочное место в технике завтрашнего дня.Для многих из вас это будет первая книга о двигателях.
Почему все попытки модернизации и либерализации России за последние 160 лет заканчивались неудачей? Этот ключевой для нашей истории вопрос ставит в своей книге Михаил Давыдов. Чтобы попытаться на него ответить, автор предлагает обратиться ко второй половине XIX века – времени, когда, по его словам, Россия пыталась реализовать первую в своей истории антикапиталистическую утопию. Власть и часть общества соглашались, что в индустриальную эпоху можно быть «самобытной» великой державой, то есть влиять на судьбы мира, принципиально отвергая все, за счет чего конкуренты и противники добились процветания, и в первую очередь – общегражданский правовой строй и соответствующие права всех слоев населения.
Реформаторское наследие Петра Первого, как и сама его личность, до сих пор порождает ожесточенные споры в российском обществе. В XIX веке разногласия в оценке деятельности Петра во многом стали толчком к возникновению двух основных направлений идейной борьбы в русской интеллектуальной элите — западников и славянофилов. Евгений Анисимов решился на смелый шаг: представить на равных правах две точки зрения на историческую роль царя-реформатора. Книга написана в форме диалога, вернее — ожесточенных дебатов двух оппонентов: сторонника общеевропейского развития и сторонника «особого пути».
Книга Александра Филюшкина посвящена масштабному столкновению на Балтии во второй половине XVI века с участием России, Ливонии, Швеции, Польши, Великого княжества Литовского, Дании, Священной Римской империи и Пруссии. Описываемые события стали началом долгой череды противостояний России и Европы, определивших характер международного общения последующих столетий. Именно в конце XVI века военной пропагандой были рождены многие штампы и мифы друг о друге, которые питали атмосферу взаимной неприязни и которые во многом живы до сих пор.
Самодержавие и политический сыск – два исторических института, теснейшим образом связанные друг с другом. Смысл сыска состоял прежде всего в защите монарха и подавлении не только политической оппозиции, но и малейших сомнений подданных в правомерности действий верховной власти. Все самодержцы и самодержицы XVIII века были причастны к политическому сыску: заводили дела, участвовали в допросах, выносили приговоры. В книге рассмотрена система государственных (политических) преступлений, эволюция органов политического сыска и сыскная практика: донос, арест, допрос, следствие, пытки, вынесение приговора, казнь или ссылка.