Айвазовский - [21]

Так как завтра я должен исповедоваться, и чтобы уменьшить свои грехи, сегодня спешу к Вам писать. Это непростительно, что до сих пор не писал к Вам. Что же делать — это один из моих недостатков, от которого трудно отвыкать, — всё откладывать. Кроме сильных впечатлений [от] моментов природы, [после] которых с нетерпением жду той минуты, в которую начну писать, а в прочих случаях признаюсь сам, что очень неаккуратен, нечего делать. Вам есть много чего писать, если только успею. Сколько перемены в моих понятиях о природе, сколько новых прелестей добился и сколько предстоит впереди, которые теперь, кажется, скрываются за золотистым горизонтом, к которому много времени нужно, чтобы дойти. Здесь не близок горизонт, или, лучше сказать, зрачок природы, тут с вершин гор выше облаков я наблюдал природу, и горизонт уже не оканчивается в 20-и верстах от меня, как на севере, а на 200 и на 300 вёрст есть куда углубляться, и зрение Ваше уже не столкнётся, как у Вас на севере, с чухонскими лайбами, а здесь и линейные корабли. Чуть заметные сквозь облака, которые трутся по морю и составляется целый пейзаж из облаков, и всё это под Вами. То-то наш Крым!

Уже более двух месяцев, как я отправил пять картин в Петербург на имя Зауервейда и до сих пор никакого известия не имею о них, получены или нет. Вы верно видели, так Вам и описывать нечего, а у меня теперь ещё четыре больших готовы на следующие сюжеты: 1) “Ночь на южном берегу”. 2) “Буря у Генуэзских развалин в Феодосии”. 3) “Вид царской Ореанды” и четвёртая начата “Вид Севастополя с военными судами”, вот и контур: № 1 “Ночь” — два аршина длины, № 2 “Буря в Феодосии утром” — три аршина длины, № 3 “Вид царской Ореанды” — два аршина длины и ещё есть 3 картины. Эти все Вы увидите в Петербурге в августе, и на всех этих картинах много фигур, как я наметил. Вот Вам и отчёт отдал об моих занятиях. Я живу в Феодосии вместе с родителями. У нас уже весна и петрушки много, только не в оранжереях. Прошу передать моё нижайшее почтение Александре Алексеевне, Роману Алексеевичу, Нине, Александре Ивановне и прочим знакомым. Как бы Вы меня обрадовали, если б несколько словечек написали и Ваше мнение о посланных моих картинах. Адрес просто: в Феодосию, Ивану Константиновичу Айвазовскому. Итак, прощайте, скоро я опять буду писать к Вам.

С истинным почтением и душевной преданностью имею честь быть покорнейшим слугой

И. Гайвазовский»[78].

Уже в те годы Айвазовский применял свой особый метод работы. Он не писал картины с натуры, но использовал в их решении многочисленные натурные наброски, этюды, а также писал холсты в мастерской по сделанным на пленэре условным отметкам. При этом художник наибольшее внимание уделял работе по памяти. В «Автобиографии» он пишет: «Живописец, только копирующий природу, становится её рабом, связанным по рукам и ногам... Движения живых стихий неуловимы для кисти: писать молнию, порыв ветра, всплеск волны немыслимо с натуры... Они записываются в памяти моей как будто какими-то симпатическими чернилами, проступающими весьма явственно от времени или тёплого луча вдохновения. Сюжет картины слагается у меня в памяти, как стихотворение у поэта; сделав набросок на клочке бумаги, я приступаю к работе и до тех пор не отхожу от полотна, пока не выскажусь на нём своей кистью»[79]. Он работал, как правило, легко, свободно, быстро, прекрасно импровизировал, словно вдохновенный поэт или музыкант-виртуоз.

Нередко сведущих современников поражала способность Айвазовского обходиться без подготовительного материала при создании картины. Наброски, этюды, эскизы часто были ему не нужны, поскольку живописный образ он уже ясно видел перед своим мысленным взором, а высокое мастерство позволяло точно его воплотить. Его душевному состоянию, эстетическому чувству, а следовательно, и творчеству свойственна передача романтических мотивов предрассветного и предвечернего состояния природы, а также эффектов освещения. Добиваясь завершённости своих произведений, он предпочитал классическую многослойную технику письма «старых мастеров» со сглаженной фактурой мазка. Но в то же время прекрасно владел манерой алла прима — быстрого, этюдного изображения за один сеанс, что особенно характерно при решении неба на его полотнах. Маринист прибегал и к введению жанровых элементов: фигур людей (военных, рыбаков, прогуливающихся господ, городского бедного люда, крестьян, пастухов), к изображению домашних животных (особенно часто стад овец), являющихся стаффажными элементами, гармонично завершающими композицию. Что к тому же импонировало широкому зрителю. Обширному ряду пейзажей Айвазовского присуща некоторая условность цвета, хотя в целом его живописные марины (остальные пейзажи в меньшей степени) отличаются тонкой разработкой оттенков. К несомненным достоинствам его морских видов, отражающих тонкий склад души художника, относятся лиризм звучания, передача переходных, словно тающих, состояний моря, способность создавать «пейзажи настроения».

Со свойственной ему проницательностью, зоркостью, позволяющей давать точные оценки и пейзажам, и людям, и событиям, талантливый Феодосией умел подмечать самобытность как природы России, так и пейзажных образов других стран — ярких, а порой малопривлекательных на первый взгляд. Он изображал их легко, быстро, непринуждённо, получая эстетическое удовлетворение от своей работы. При этом использовал сложные цветовые сочетания и многочисленные тональные нюансировки, что уже ни у кого не оставляло сомнений в авторстве действительно великого мастера кисти.