Айседора Дункан. Модерн на босу ногу - [31]

Лои Фуллер и Сада-Якко

Постепенно Айседора приходит к осознанию своей системы танца: танец в ее понимании – это не зримая песня, не пантомима и одновременно с тем не слепое следование музыке, а непосредственное общение с высшими силами посредством тела танцовщика. Потому как Господу можно служить, не только отстаивая службу в церкви и твердя молитвы, а разве художники, расписывающие храмы, не служили ему своей кистью? Разве возводящие эти самые храмы – не делали того же самого при помощи чертежей, камня, кирпича и самого обыкновенного мастерка? Вся жизнь человека может быть посвящена служению Господу, если мысли и сердца направляют его по правильной дороге. Человек может поставить свечку в церкви, собрать букет, дабы украсить им статую Девы Марии, но может станцевать о своей любви и благодарности, написать стихотворение или целый роман.

С другой стороны, подобно тому, как бог воплощается в предсказателя, говоря его устами, тот же самый бог способен занять тело танцовщика, явив танец иного мира или дирижируя тонкими энергиями посредством движущегося тела.

Меж тем Айседора продолжала практиковать свои полуголые выступления, заранее содрогаясь при мысли, какие грезы вызывает вид ее юного обнаженного тела в умах большинства из ее зрителей. Часто под маской желания приобщиться к ее высокому искусству танцовщицу приглашали выступать как своеобразную диковинку, подумать только, голая девушка!.. тем не менее так о танцах Айседоры думали далеко не все. Все чаще и чаще она находила единомышленников, людей, которые, явившись за пикантинкой, в конце выступления переходили в ее веру.

– Обнаженное тело – прекрасно! Господь не зря создал нас именно такими. Мы не краснеем, любуясь в музеях на беломраморные статуи и прекрасных богов и богинь с полотен великих художников, почему же вид живого, но не менее прекрасного тела вызывает негодование или глумливые улыбки? Когда-то вид обнаженной плоти был в порядке нормы, спортсмены снимали с себя одежду, и в храмах обнаженные жрицы исполняли гимны богам.

На афишах Айседора просила писать «религиозные танцы», подчеркивая тем самым возвышенность своей миссии. Она танцевала под серьезную музыку и надеялась со временем выступать в самых престижных театрах мира.

Однажды в гости к Дункан заявился немецкий импресарио, предложивший контракт на выступление в кафе-шантане, положив для начала оклад 500 марок в неделю.

– В кафе-шантане после дрессированных медведей и жонглеров?! Никогда!

Решив, что босоножка упрямится, гость поднял цену до тысячи за выступление. Айседора, как обычно, была без денег, репетируя в холодном ателье, так как не смогла купить уголь, где-то за стенкой напряженно кашляла Дора, должно быть, мама слышала весь разговор слово в слово, заранее давая дочери благословение на столь щедрый контракт.

– Нет, нет и еще раз нет! Когда-нибудь я приеду в вашу страну и буду танцевать там в сопровождении вашего оркестра филармонии в храме искусств и музыки, но не в варьете!

Правильно ли поступила Дункан, отказываясь от более чем выгодного предложения? Ею восторгались принцы крови и аристократы, журналисты неизменно пели хвалу, и в ателье ей то и дело приносили букеты или даже корзины цветов… но не могла же она, в самом деле, отопить этими цветами ателье? Подать на обед газеты? Или одеться с ног до головы в комплименты от сильных мира сего? Несмотря на все хорошие отзывы о ее работе, Айседоре по-прежнему приходилось оплачивать ателье, заботиться о пропитании себя, матери и брата, следить, чтобы все были прилично одеты и обуты, и это при негарантированном заработке, без импресарио, завис от сезонов и прихотей моды.

Да тут еще и Раймонд сначала увлекся хорошенькой актрисой, а затем решил ехать с нею в турне по Соединенным Штатам. Тоже, наверное, уже надоело сидеть на шее у младшей сестренки.

Тем не менее Айседора не приняла приглашения импрессарио, предпочитая честную бедность успеху в сомнительном месте. Дора и Айседора остались вдвоем в холодном пустом ателье, Доре нездоровилось, и дочь была вынуждена отказаться от ателье и переехать с нею в гостиницу на улице Маргерит с пансионом, где, по крайней мере, стояли кровати. Это было лучшее, что Айседора могла сделать для матери.

Однажды, когда Дора немного отошла от болезни и перестала кашлять, они отправились в уже ставший для них родным салон графини Греффюль. Несмотря на то что никакой договоренности танцевать в этот день у них не было, Айседора брала с собой тунику, кто его знает, как дело обернется. Девушка по-настоящему любила свое дело, часто танцуя по просьбе зашедших на огонек гостей. «…Конечно, я протанцевала и изложила свои взгляды, как делала перед каждым и, мне кажется, сделала бы даже перед водопроводчиком, если бы он ко мне зашел»²⁹.

Оказалось, что сегодня весь вечер отдан парижской танцовщице американского происхождения Лои Фуллер, которую Айседора имела удовольствие видеть на Всемирной парижской выставке 1900 года. В тот день Лои исполняла танец, в котором сначала на глазах у публики ее красный костюм превратился в алый цветок, потом в очаровательную бабочку, и после беззаботная бабочка вдруг обернулась пламенем и буквально сгорала на глазах у потрясенных зрителей.