Айдесская прохлада - [18]

В мае 1922 года, подготовив Тяжелую лиру, Ходасевич отправляется в Москву — хлопотать о выезде.

Ходасевич пробыл в Москве несколько дней и два-три раза заходил к нам. В союзе поэтов ему устроили вечер, куда собралась по тому времени огромная толпа. Его любили и любят и сейчас…

Ходасевич был весел и разговорчив. Его радовала перспектива отъезда. Он рассказывал, что уезжает с Берберовой, и умолял никому об этом не говорить, чтобы не дошло до его жены, Анны Ивановны Ходасевич, сестры Чулкова: «Иначе она такое устроит!» В испуге Ходасевича мерещилось что-то наигранное, притворное. Меня поразило, что он сматывается втихаря от женщины, с которой провел все тяжкие годы и называл женой. Мандельштам тоже поморщился, но не в его привычках было осуждать поэта: видно, так надо…

Н. Я. Мандельштам. Вторая книга. Воспоминания.

Отъезд держался в тайне от А. И. Гренцион. Вернувшись с визами в Петроград, Ходасевич последние три дня в этом городе прожил на Кирочной, в квартире художника Ю. П. Анненкова, после чего они с Берберовой выехали через Литву в Германию.

Честолюбивая, независимая, полная жизни Берберова не стала, да и не могла стать, идеальной спутницей стареющему поэту. Безоговорочно признавая литературный авторитет Ходасевича и его превосходство над нею в общей их профессии, она всегда оставалась его эстетическим противником. Можно предположить, что любовь к Ходасевичу и понимание его стихов явились у нее одновременно, взаимно помогая друг другу, но не затрагивая ее человеческой сущности, — иначе не объяснить ни самодовлеющего, природного атеизма ее сочинений, ни почтительного изумления перед поэзией Маяковского, отвергаемой Ходасевичем: смешение пристрастий к этим двум авторам в сознании писателя означало бы плоский эклектизм. С Ходасевичем Берберова прожила немногим более десяти лет. Их союз никогда не был скреплен подписями и печатями, и в 1932 году, в Париже, когда она оставила поэта, чтобы вскоре стать подругой Н. В. Макеева, никаких формальных препятствий не возникло; не было между ними и ссоры. Кажется, Ходасевич пытался вернуть Берберову; но, потерпев в этом неудачу, уже в 1933 году он женится вновь — на Ольге Борисовне Марголиной, племяннице М. А. Алданова**.

** Марк Александрович Алданов (Ландау, 1889-1957) — беллетрист и историк литературы, эмигрант, автор знаменитых в русской диаспоре исторических романов, которые Ходасевич называл чихающим жанром. «Всё писательское умение Алданова, язвил он, имеет целью порадовать читателя тем, что цари и полководцы чихают, как простые смертные…» (Л. Любимов. На чужбине. — Новый мир, 1957, № 3).

О последней из женщин, на которую бросает свет жизнь Ходасевича, известно немногое. По словам Берберовой, еще в юности придя к убеждению, что иудаизм — вера мужская, и женщине нечего в ней делать, Марголина крестилась в католичество. Зимой 1931-1932 годов, в Париже, ей было под сорок, она жила с сестрой, зарабатывая на жизнь вязанием. С Ходасевичем ее сблизило их общее одиночество. После его смерти, в годы оккупации Франции, она погибла в одном из нацистских концлагерей.

Из 47 стихотворений Тяжелой лиры лишь 4 непосредственно связаны с Берберовой. И все же ей, в той же мере, что и живительному воздуху Петрограда, обязана эта книга своим существованием. В обществе Берберовой Ходасевич ненадолго обретает вторую молодость. Жесткими декорациями для этого последнего всплеска романтического чувства становятся в нюне 1922 года каменные громады Берлина, этой «мачехи российских городов».

* * *

Годы 1921-1925 в жизни Ходасевича неразрывно связаны с Горьким. Писатели познакомились в 1918 году, при организации издательства Всемирная литература, а с 1921 года, несмотря на «разницу… литературных мнений и возрастов», знакомство это приняло характер тесной дружбы.

Если правда, что в дружбе равенство невозможно, то придется признать, что в этом странном союзе старшим партнером был Ходасевич. Горький в эти годы был одним из самых известных в мире писателей, он прямо наследовал славу Толстого, без которой и его слава была бы невозможна, — и в этом единственном смысле был преемником великого яснополянского моралиста. Для многих авторов мнение Горького было приговором. Случалось, люди заболевали, получив его отрицательный отзыв***, даже частный.

*** См., например, его переписку с Кавериным: Литературное наследство, т. 70.

При всем том, подружившись с Ходасевичем, Горький оказался под влиянием человеческой и творческой индивидуальности своего молодого и не столь известного друга.

Я бы сказала, что перед Ходасевичем он временами благоговел — закрывая глаза на его литературную далекость, даже чуждость. Он позволял ему говорить себе правду в глаза, и Ходасевич пользовался этим. Горький глубоко был привязан к нему, любил его как поэта и нуждался в нем как в друге. Таких людей около него не было: одни, завися от него, льстили ему, другие, не завися от него, проходили мимо с глубоким, обидным равнодушием.

Н. Н. Берберова. Курсив мой, 1972.

Поводом к их сближению послужила уже установившаяся дружба Горького с племянницей поэта, В. М. Дидерихс (Валентиной Ходасевич), художницей, написавшей, между прочим, портреты Горького и Ходасевича. В 1921 году она была в числе постоянных обитателей густонаселенной квартиры Горького в Петрограде на Кронверкском проспекте. «Вот это обстоятельство и определило раз навсегда характер моих отношений с Горьким: не деловой, не литературный, а вполне частный, житейский. Литературные дела возникали и тогда, и впоследствии, но как бы на втором плане», — скажет Ходасевич в 1936 году. Одним из таких второстепенных дел было, например, принятие Горького в только что возникший в Москве в 1918 году союз писателей: для вступления по уставу полагались рекомендации двух членов правления; их Горькому написали Ходасевич и Ю. К. Балтрушайтис (он еще не был тогда литовским посланником).