Автостопом на север - [2]
— С таким багажом?! — Он показывает на мешок Петера. — Далеко собрался?
— В Росток. Мешок не мой — брата. Обещал переправить. Книги. Не меньше центнера тянет.
Мимо проносятся машины — большие, маленькие, новые, старые, и черные, и желтые… всякие. Показываю на них и говорю:
— В социалистической стране живем… а ведь ни один не остановится…
Долговязый бросил видавшую виды сумку на землю, поскребывает свою бороденку — может, думает, так скорее вырастет. И важно так говорит:
— Ты, пожалуй, не совсем прав. Но, с другой стороны, может быть, и прав. Если при социализме будет больше автомобилей, то вероятность того, что кто-нибудь тебя захватит, тоже значительно возрастет. Получается, что в принципе ты прав. Но раз уж речь зашла о принципах, то мы с тобой найдем и общую платформу. Ты за мир или как?
«Внимание, Густав! — поступает сигнал из большого полушария головного мозга. — Он посадит тебя в лужу. Валяет дурака. Разыгрывает. Смеется над тобой».
Но Густав не успевает среагировать.
— За мир. И вон тот. И вот этот, и тот, и тот… — Длинный показывает на вереницу голосующих перед нами. — Всех можешь спросить, и господ империалистов в том числе. Вообще-то все за мир. Но что именно каждый подразумевает под этим? Как только дело доходит до частностей, картина резко меняется. «В каждом частном случае сам черт сидит», — сказал товарищ X.
— Вы что, учителем работаете? — срывается у меня с языка.
Долговязый смеется в ответ:
— Нет, я студент. Третий семестр. Изучаю филерфобию[2], если это тебе о чем-нибудь говорит.
Я солидно киваю. Так, на всякий случай, конечно. А он, ухмыльнувшись, опять качает головой.
— Социализм тут ни при чем. В этом частном случае — в том, что нам с тобой тут ждать приходится.
«Нам с тобой» ведь сказал. Считаю, что это его характеризует с положительной стороны.
— Но отчасти ты прав. Взгляни, сколько машин едет с одним или двумя седоками, почти пустых. В этом ты, стало быть, усматриваешь мещанство. Возможно, они опасаются, как бы не пострадало их драгоценное имущество, боятся наших скромных задниц.
На мне и на нем здорово потертые джинсы.
Снова он трогает меня за плечо. На этот раз я не готовлюсь нанести ему молниеносный ответный удар.
— К сожалению… да, к сожалению, — говорит он, — мне не в Росток. А жаль! Мой путь лежит в Темплин, а это совсем в другом направлении. И еду я немедленно.
Тоже мне: «Еду немедленно»! Задается!..
— Не веришь? — спрашивает Длинный, будто угадав мои мысли.
Может, эта… как ее… «филерфобия» — какая-нибудь магия по угадыванию чужих мыслей?
А он продолжает, будто и эту мою мысль он прочел:
— Понимаешь, я этот способ передвижения разобрал с научной точки зрения. Вариант первый: хорошенькая сестра у тебя есть?
— У меня лично нет, — отвечаю я. — У Пепи из нашего класса есть. В десятом учится. Воображает, будто она красивей всех. Уже со всеми мальчишками из класса целовалась.
Длинный на это никак не реагирует.
— Вариант второй: подруга у тебя есть?
— Бр-р! — И я трясусь, будто мне сунули жабу за шиворот.
Поскребывая свои жиденькие волосики на подбородке, Длинный, хихикнув, говорит:
— В данном случае, даже если, по выражению Эммануила Германа Канта, исходить из принципа, мы расходимся, хотя оба и стоим за мир. Я, во всяком случае, не говорю сразу «нет», когда речь заходит о подруге. Впрочем, в настоящий момент и у меня ее нет. Итак, оба эти варианта для нас отпадают.
— Какие еще «варианты»?
— Эх ты! — хлопает он меня по плечу. Не трогает, а хлопает. — С девушкой куда как приятно путешествовать! Ты возьми и поставь ее на обочину. Только ручкой махнет — и тут же тормозит «мустанг». А она, прежде чем воспользоваться его предложением, небрежно так роняет: «Я с братом… кавалером…» или с кем хочешь.
Я ни чуточки не верю в эту болтовню. Кому охота с девчонкой по стране ездить, да и кто из-за какой-то девчонки остановится?
— Ну, а если так, то оба мы на мели. — Длинный грустно кивает. — Однако я продолжаю развивать свою мысль: что способно развеселить и обрадовать водителя автомашины, когда он трясется по булыжнику или мчится по однообразной автостраде?
Как я ни напрягаю свои извилины, мне ничего не приходит в голову.
— Музыка, — отвечает за меня Длинный. — Но, понимаешь, у многих в машинах есть радио. Как ты, например, поешь?
— «Двойка!» — говорю я дребезжащим тенорком.
Он старается напеть какую-то песню; голос у него скрипит, будто рашпилем пилят железо.
— Караул! — кричу я.
— Вот видишь, и у меня ничего не получается, — говорит он раздосадованно. И вдруг его лицо начинает сиять, словно его намазали сметаной. — «Эврика!» — как когда-то воскликнул Архимед, тоже филерфоб» между прочим. Анекдот! Понимаешь, хороший анекдот взбодрит любого водителя…
Он наклоняется, и открывает свою сумку. Вытаскивает большой лист бумаги, разворачивает и сует мне под нос.
«Сто анекдотов до Темплина», — четко написано на нем.
— Сам знаешь, если по радио передают анекдоты, то водитель и «Неоконченную» симфонию выключит. Чья она, кстати?
— Раз симфония, значит, Бетховен.
— Не угадал. Шуберт. Водитель готов выключить даже Шуберта, если по другой станции передают анекдоты.
