Авторский фарс с кукольным представлением - [13]

Поэт. «Это очень странно». [64]

Книготорговец. И тем не менее это правда. Видели вы ее глаза?

Поэт. Скажите лучше – уши! Ведь через них в нее вошла любовь. Внимая пению синьора Опера, она вообразила, что он красавец.

Книготорговец. Она таяла под звуки его голоса, заметили?

Поэт. Мне почудилось, будто предо мной вторая Дидона [65]. Казалось, вся ее душа сосредоточилась во взгляде, а оттуда переместилась в слух.

Книготорговец. Кто бы подумал, что женщина столь великого ума, как

Ахинея, может влюбиться с первого взгляда! Тридцать лет я служил ей верой и правдой на земле, печатая и продавая книги, и не догадывался о том, что она способна на такое сумасбродство.

Поэт. Ах, мистер Карри, она оставалась для вас такой же загадкой, как и для всех прочих мужчин.

Книготорговец. Мне ли было не знать ее? Я ведь каждый день воскурял ей фимиам на Варвик-Лейне и на Патерностер-Роу [66].

Поэт. Неужели она нынче вечером сочетается браком с синьором Опера?

Книготорговец. Да, сегодня. Пожалуй, это будет самое невероятное событие в нашем загробном царстве со времен похищения Прозерпины [67]. Но довольно об этом! Что нового на земле?

Поэт. Да все по-прежнему, как и при вас. Сочинители голодают, издатели жиреют. На Граб-стрит пиратов не меньше, чем в Алжире. В столице нашей театров побольше, чем в Париже, а остроумия – под стать Амстердаму. Мы повыбрали из Италии всех певцов, из Франции всех танцоров.

Книготорговец. А из ада всех чернокнижников [68].

Поэт. Лорд-мэр сократил срок проведения Варфоломеевской ярмарки в Смитфилде, и теперь они решили устраивать ее круглый год без перерыва в другом конце Лондона [69].

Книготорговец. Что ж, все идет как по маслу. Но, кажется, мне пора. Если вы не против, я укажу вам дорогу, сударь.

Поэт. Сударь, я следую за вами!

Оба уходят.

Входит Панч.

Панч. Эй, скрипач!…

Лаклесс. В чем дело, Панч?

Панч. Знаешь, что затеяла моя жена, Джоан?

Лаклесс. Понятия не имею!

Панч. Уговорила трех знатных дам сесть с ней играть в карты, чтоб их черт подрал!

Лаклесс. Да ну? Ха-ха-ха!

Панч. Я решил уйти от нее и открыть свое дело.

Лаклесс. Дело? Но у тебя же нет капитала.

Панч. А я займу у кого-нибудь, а потом его облапошу – вот у меня и появятся денежки!

Лаклесс. Ну, это устаревший способ, милый Панч!

Панч. Ах так! Что же, я подамся в адвокаты. Тут не требуется иного капитала, кроме наглости.

Лаклесс. Однако необходимо изучать законы. Иначе ты помрешь с голоду.

Панч. А я пойду в судьи. Тогда у меня все законы будут в кармане и каждое мое слово будет закон!

Лаклесс. Постыдись, мошенник!

Панч. Ой, я придумал!…

Лаклесс. Что еще?

Панч. Нашел все-таки!… Редкостную профессию!… Ну, Панч, тут ты прославишься!

Лаклесс. Что еще пришло в голову этому дураку?

Панч. Я пойду в парламент!

Лаклесс. Ха-ха-ха! Эко выдумал – у тебя же ни знаний, ни имущества.

Панч. Подумаешь! Панча всякий знает – мне в Англии в любой корпорации пособят, а знания тоже можно занять.

Лаклесс. Нет, дружок, так не пойдет. Подыщи что-нибудь другое, для чего ты больше пригоден.

Панч. Тогда я пойду в великие люди: тут уж не надобно никаких талантов!

Лаклесс. Отвяжись, наглец, ты мне надоел! А теперь, милостивые государи, появляются Некто и Никто. Они споют для вас и спляшут.

Входят Некто и Никто.

Некто.

Из всех столичных дураков,

Мошенников и простаков

Я самый видный тип.

Никто.

Таких «Никто» в любых краях,

В любых кругах, в любых слоях

Вы отыскать могли б.

«Никем» зовут повсюду тех,

Кому работа – тяжкий грех,

Кто спит, и жрет,

И пьет, и ржет,

И у кого одна лишь цель —

Ходить из кабака в бордель

И вновь в кабак – и только так!

Лаклесс. На этом, милостивые государи, заканчивается первая интермедия. А теперь, любезная публика, вам покажут великолепное зрелище, равного которому еще не являла сцена. Итак, перед вами двор царицы Ахинеи! Давайте нежную музыку – пошел занавес!

Под нежную мелодию раздвигается занавес, и мы видим богиню Ахинею, восседающую на троне, Оратора в бочке [70], дона Трагедио и других персонажей кукольного представления.

Ахинея.

Пусть те, кто дивный дар мой чтят,

День этот в праздник превратят.

Лаклесс. Обратите внимание, милостивые государи, как она любит речитатив.

Ахинея. Мсье Пантомим, мы рады вам!

Пантомим выделывает антраша.

Бедняжка, он так застенчив! Я разрешаю вам говорить! При мне позволительны любые речи, кроме тех, которые остроумны!

Лаклесс. Разве вы не знаете, государыня наша Ахинея, что мсье Пантомим немой? И позвольте заметить; он вам будет весьма полезен. Он единственный из ваших почитателей, кто наводит на людей сон, не произнося ни звука. А вот дон Трагедио, уж этот поднимет шум!

Дон Трагедио.

Трагедио – имя мое таково,

Слава сопровождает его,

В Друри-Лейне и в Линкольне-Инне

Громоподобно звучит это имя.

Молнии в гербе моем расцвели;

Мне ни Шекспир, ни Джонсон, ни Ли [71]

Не подарили ни мысли, ни слова.

Славьте новатора снова и снова

Те, кто мои сочиненья прочли!

Ахинея. Мы вдвойне вам рады, добро пожаловать!

Дон Трагедио.

Любезны вы, но, впрочем, в самый раз,

Две драмы – две! – я написал для вас;

И если бы свистать не начал зал,

Я б сорок, целых сорок написал!

Лаклесс (зрителям). Слышали? Это новый шедевр дона Трагедио. Он не только перенимает у других исковерканные слова, но и придумывает свои собственные.