Настоящих мужчин мало, считает Лора. Вымирающий вид. Как бизоны, например, или голубые киты. Немедленно занести в Красную книгу. Конечно, они еще встречаются, настоящие мужчины, но и они… Словом, и они не совсем устраивают Лору. Даже лучшие из них проявляют свои мужские качества только после того, как им напомнишь о долге. Даже они. «Мужчины до востребования», — называет она нас — не нас, а лучших из нас. «Где рыцарство, где средневековое мужское рыцарство?» — с пафосом вопрошает Лора, победительно оглядывая всех нас (женщин тоже). «Где целомудрие, где средневековое женское целомудрие?» — про себя отвечаю ей я. Но вслух я этого не говорю. В конце концов, мужчины всегда таковы, какими их желают видеть женщины.
Лора мнет деньги. Слышала, что мятые деньги — к богатству. Рациональная, да не очень. Рациональненькая. Мять-то мнет, но аккуратно складывает в свой новенький кошелек. Кожаный. Импортный. Для дензнаков. Они, значит, и лежат там, полеживают. Разглаживаются. Суеверная, да не очень. Суеверненькая.
У Лоры словарь по этике. В словаре закладки. Как-то, придя к Косте, я полистал этот словарь и переписал статьи, на которых была заложена серебряная чайная бумага. По-моему, они очень характерны для Лоры. Вот они: БЛАГОРОДСТВО; БРАЧНО-СЕМЕЙНАЯ МОРАЛЬ; БЫТА НРАВСТВЕННОСТЬ; ЖИЗНЕННАЯ ПОЗИЦИЯ (жизненная позиция по словарю!); ИДЕАЛ; ИЗМЕНА; КОМПЛЕКСНЫЙ ПОДХОД К ВОСПИТАНИЮ; КУЛЬТУРА ПОВЕДЕНИЯ; МАНЕРЫ; ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ И КЛАССОВОЕ В НРАВСТВЕННОСТИ; ПОЛЕЗНОСТЬ; ПООЩРЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ; СОЧУВСТВИЕ (сочувствие по словарю!); ЦЕЛИ И СРЕДСТВА — и маленькая, хитренькая — буквально ниточка — закладочка (вначале я ее пропустил) на ГЕДОНИЗМ. Гедонистка Лора.
Всем в их доме, и мужским и женским, заведует она. Никому ничего не доверяет. Даже сверлит сама электродрелью. В перчатках, на которых имеется — непросроченная — дата испытания. Без даты бы Лора не смогла.
Когда она приходит домой, то все живое, по ее собственному признанию, замирает. Бабка, мать Кости, роняет посуду — с приходом снохи у нее все начинает валиться из рук. Все упорядочивается с ее приходом. Часы начинают идти (если не шли), вода бежать (если не бежала), капризный сиамский кот, озираясь, начинает лакать. Но цветы, даже свежеполитые, никнут.
С ее мужем, Костей, мы знакомы давно, лет восемь или девять, когда-то он брал от нашей Дезики щенка, и мы с ним сильно сблизились на этой почве. Но потом их Дана умерла, и мы как-то отдалились друг от друга. Просто поддерживаем отношения. Отношения наши ровные, спокойные, говорить и спорить нам особенно не о чем. Встречаемся мы, собственно, теперь только ради одной-двух шахматных партий и считаем встречу очень насыщенной, если сыграем три. После трех Лора отбирает у нас доску и выставляет меня за дверь. Костя всякий раз берется за шарф — хочет проводить, но Лора ему не разрешает: пора спать. В любви Лора такой же деспот, как и во всем прочем.
Как я, Костя лечился когда-то от горькой. Теперь даже не верится, что у него могли быть какие-то сильные страсти, но т а была. Зашибал он изрядно и запоями, и Лора однажды сдала его туда. Сумела заставить его бросить. Она и его «вылепила», эта Лора. «Я ей по гроб жизни, старик, обязан», — уныло, глядя в пол, говорит Костя, имея в виду героическую волю своей жены. Но сам он в это не верит. Боюсь, что он еще раз когда-нибудь сорвется и ничья воля его уже тогда не остановит. Нельзя так безнаказанно долго обходиться без собственной личности.
Работает Костя в музыкальной школе. Преподает по классу баяна. Играет, по-моему, прилично. Судить о нем как о педагоге не могу, наверняка его склоняют на всех собраниях и педсоветах, никаким стандартам и школьным методикам он не соответствует, но дети его любят. Как-то я слушал его выступление на детском утреннике — он аккомпанировал скрипке. Контакт и с залом, и со скрипкой был полный. Дети вызывали его на бис. У них блестели глаза. К таланту музыкальному в нем присоединен талант человеческий, душевный; впрочем, возможно ли вообще какое-либо искусство без этого дара?
Всю жизнь его ругают за хлеб, за банки и кастрюли в сетке, с которыми он вечно забегает в школу и к ученикам, за неопрятность, мягкотелость, демократизм. Но именно ему, Косте, пишут потом отовсюду его бывшие ученики, и именно его ученики поступают потом в консерваторию. Старая рыхлая Виолончель, завуч и член месткома, не может похвастаться этим. Она завидует ему.
Он добрый, этот Костя. Немножко, конечно, недотепа, нескладный, медленный, сутулый. У него светлые глаза я сквозь редкие русые волосы проступают на голове веснушки. Он часто и по-юношески краснеет. Так, по всякому поводу, даже перед самим собой. Раз, когда я его провожал из дома и посадил в автобус и автобус уже поехал, он уронил там на пол какую-то вечную свою посуду и сильно покраснел при этом, — я увидел это даже через замерзшее стекло. В автобусе никого не было. Полнейший Лорин антипод. У него кофейный пиджак и черные, с пузырями на коленях, брюки. Верхний наружный карман пиджака весь зачеркан ручкой — он носит ее без колпачка. Сколько знаю его, он всегда теряет эти колпачки; ручка тридцатикопеечная, дешевая, шариком вниз.
