Автопортрет художника - [41]

Приснилось мне почему-то сражение персов с римлянами. Я командовал когортой. Шел чуть сбоку от нее, плакал, кричал, просил держать строй – нас атаковала конница – и убил троих всадников. А от копья четвертого увернуться не успел и почувствовал сильный удар ледяного металла в грудь. Проснулся, и увидел, что Солнце садится, и земля уже холодная. Сел. Помассировал виски. Допил вино. Вышел за ворота, вызвал такси. Дома никого не было. Только записка.

«ты самовлюбленная пьяная сволочь, я ухожу от тебя, соскакиваю с тебя как с наркотика, иди к дьяволу, провались ты пропадом, и я вовсе не шлюха, сам ты такой понял? я кинула тебя, ха-ха, я, а не ты!»

Я выбросил записку в ведро, и положил руку на грудь. Сердце ухало, на висках был пот. Так всегда, когда запой заканчивается. Я разделся, и часа три драил квартиру. Когда она, наконец, заблестела, включил радио и лег в ванную. Налил туда колпачок пены. Закрыл глаза. Минут через десять вода набралась, так что я выключил кран. Стало слышно радио.

Передавали Баха.

ЛЕНИНГРАДСКИЕ ДЕТИ

– Да это же сам Моклитару!

– Ага, а я сам император Нерон.

– Протри глаза, кретин! Это сам Моклитару!

– Сам Моклитару?

– Сам Моклитару.

– Не может быть!

– Говорю тебе, это Моклитару, лопни мои глаза.

– Выпьешь еще столько же, лопнут.

– Кстати, может, выпьем?

– Давай, за все хорошее. Но, неужели же сам…

– Говорю тебе, сам Моклитару!

– Черт, вот жизнь собачья!

Человек, о котором шла речь, Моклитару, поежившись от утреннего холода – на нем из верхней одежды была лишь майка, – продолжил обход столиков кафе. На каждый клал ручку, переплетенную цветной проволокой, бумажку с ценой на ручку прописью, и отходил. Возвращался минуты через три. Если на бумажке лежали деньги, брал их, и отходил. Но чаще всего ручка так и лежала нетронутой, и тогда ее приходилось забирать.

Вообще-то это был бизнес глухонемых, но их главарь – здоровенный рыжий мужлан, – в молодости обожал балет. Поэтому для Моклитару сделали исключение. И он не всплыл с проломленным затылком где-то в русле кишиневской реки Бык, а продолжил торговать ручками в кафе. Хотя бизнесом-то это и не назовешь, тоскливо подумал Моклитару. И хлопнул первые сто граммов, оглядывая столики. Десять часов утра.

– Может, предложим ему выпить? – подал надежду голос.

– Да ну, он и так алкоголик, зачем усугублять? – убил надежду другой.

– А почему он спился? – слышал он голоса, к которым уже привык.

– Слава, – сказал кто-то.

– Бабы, – ответил кто-то.

– Посиделки с друзьями, – предположил кто-то, на которого зашикали друзья.

Если бы Моклитару хотел, то непременно рассказал бы компании, почему спился.

– Я просто люблю оцепенело смотреть в лицо вечности, – сказал бы он, и только алкоголь позволяет мне отрешиться от всего, что мешает это делать. Это был красивый ответ, рассчитанный на таких вот дурачков в кафе. Но это была и правда. Бывший хореограф с мировым именем – нонсенс для Молдавии, за это его здесь сразу же возненавидели, – Моклитару обожал оцепенело смотреть в лицо вечности, и только алкоголь позволял ему отрешиться от всего, что мешает это делать. Сначала было шампанское после премьер – выпив впервые в жизни в тридцать, Моклитару понял, что родился именно в этот момент; потом коньяк, потом джин и виски, затем водка. Все это стало мешать работе и творчеству и он бросил работу и творчество.

Потому что только пьющий человек в состоянии понять, насколько оно жалко, это ваше несчастное творчество.

Сейчас Моклитару покупал первую выпивку за полтора лея, – десять центов, – и был это самогон самого поганого качества. Сто граммов. Но вкус не имел значения. Главное ведь совсем другое, думал Моклитару. Слава его наступила десять лет назад и прошла пять. Значит, спиваюсь я уже пять, подумал он. Но все это не имело значения. Он не хотел ставить спектакли, не хотел писать, не хотел творить, ничего не хотел. Он вспомнил свой спор с давним приятелем, журналистом Лоринковым, и криво ухмыльнулся.

– Творец должен творить, так хочет Бог! – кричал этот пафосный торопыга.

– Бог его знает, чего он хочет, этот Бог – отвечал Моклитару, – но если он и правда Творец, то одного на весь мир хватит.

– Смирение это перестать пытаться подражать одному единственному творцу в мире, – сказал Моклитару.

– Значит смирение это пить и ничего не делать, – сказал он.

И смирился. Это было давно. Лоринков, по слухам, давно уже в Португалии, моет посуду в ресторанчике своего брата и, по ночам, урывками, все конкурирует с богом, самовлюбленец несчастный.

А Моклитару тут. В кафе.

Утренний холод все не проходил. Бича начала бить легкая дрожь. Компания каких-то выпивох, – по виду то ли интеллигенция, то ли бичи, а в Молдавии выглядят они одинаково, подумал Моклитару, – с сочувствием глядела на бывшего хореографа с мировым именем. Для Молдавии Моклитару был то, что надо. Кому в этой дыре не хочется видеть человека, которого принимали президенты, которого обслуживали лучшие танцовщицы мира, и который все проиграл. Но это они так думают. Я не проиграл, подумал Моклитару. Мир это казино Бога. У казино можно все время выигрывать лишь одним способом, подумал он. Только отойти.