Автопортрет художника - [40]

– Да это же Клондайк! – сказал я соседке в автобусе, которая отодвинулась, потому что от меня пахло.

Нет, только спиртным. Я ужасно чистоплотен, купаюсь по три раза в день. Наташа говорит, что это инстинктивное желание отмыть черную – как печная труба внутри – душу. А по мне так, она тупая дешевка. Впрочем, Бог нас рассудит, Бог да третья мировая война. Так или иначе я, когда раздобуду деньжат, просто-напросто пошлю ее и заживу сам, подумал я и успокоился.

Ладно. Кладбище и в самом деле представляло собой Клондайк. Здесь же похоронены чуваки и тетки со всеми их золотыми зубами, крестиками, банкнотами, которые любящие дикари кладут в могилы… А склепы?! Да каждый склеп просто нафарширован деньгами, я думаю! Вот я и решил, что прошвырнусь немного по склепам, да и разживусь золотишком всяким. Особенно много его, подумал я, – отправляясь за винцом в магазине у кладбища, – в старинных склепах. Наверняка же все эти графы, князья да купцы, клали своих мертвецов в землишку не просто так, а в куче драгоценных камней! Это же престиж, гламур, или как оно там у них все называлось лет двести назад?

– Куча золотишка, – сказал я, вновь заходя на кладбище.

– Старые склепы благородных блядь бессарабских семей, – сказал я, устраиваясь на скамеечке в темной аллее могилок девятнадцатого века, куда редко кто заходит.

– Чертовы драгоценности, не нужные покойникам, – сказал я, достав из пакета бутылки.

– Заодно давно пора стать тем, кто я есть, – сказал я, проталкивая пробку в бутылку.

– Свободным человеком, способным сделать что угодно, как угодно и где угодно, – сказал я, хлебнув.

– Хватить пить, вообще-то, – сказал я, с сожалением выпив половину бутылки.

– С другой стороны, – сказал я, допивая бутылку, – сейчас уже поздно рыться в склепах, утро же, сейчас принесут какого-нибудь жмурика, и увидят меня…

– Не пытайся соскочить, – сказал я себе, откупоривая новую.

– Что ты все пьешь и пьешь, – сказал я.

– Словно в тебе губка, – сказал я.

– Ладно, заткнись! – сказал я себе.

– Сейчас сделаем, – сказал я.

Попил еще. Сказал, обращаясь ко всем покойникам этого чертова кладбища:

– Вы мертвецы и мусор.

– А я живой человек.

– Сверхчеловек, – добавил я.

– Я пришел плюнуть на ваши могилы! – сказал я.

– Это будет акт литературы, – сказал я жмурикам.

– Это авангардизм, а я творец, – сказал я.

– Поэтому я пришел плюнуть на ваши могилы, – повторил я.

И понял, что сказал это чересчур громко. До полного опьянения оставалось совсем чуть-чуть. Пора было решать, что делать. Я выбрал славу и золото. Встал, с сожалением глянул на две пустые бутылки – конечно, я не кретин, и взял четыре, – и пошел к склепу, который выбрал, прогуливаясь. Высокое каменное сооружение, окруженное проволокой– сеткой, кое где порезанной. С бюстом в центре. Какого-то ротмистра, который погиб здесь, в чертовой Бессарабии, на дуэли, в 1864 году. О чем и сообщала надпись на камне у бюста. На бюсте был изображен молодой мужик, с орденами какими-то. Я подумал, что похоронили его, наверняка, с наградами. А их раньше делали из драгоценных металлов. Отлично. Ротмистру было двадцать семь лет.

– Идиот ты ротмистр, – сказал я, и понял, что меня пошатывает.

– Подождал бы ночью возле угла, выстрелил бы блядь в спину тому кретину, который тебя пришил на честной дуэли – сказал я.

– Дурак, – сказал я.

И заплакал. Потому что ниже была еще одна подпись «от безутешной молодой матери», и мне стало дико жаль этого пацана, до слез. Итак, я разрыдался. Потом вытер лицо, открыл еще бутылку и понял, что я набрался серьезно. О кей. Я вылил в себя вино, даже не почувствовав вкуса, отбросил бутылку, и полез в склеп. Зашел в этот сырой, затхлый домик, не чувствуя ничего, – что странно, так как покойников я опасаюсь, – и увидел лестницу из нескольких черных ступенек. Встал на верхнюю. Начал спускаться. Ступенька пошатнулась. Я подвернул ногу. Упал. Сильно ударился головой.

Перед тем, как вырубиться, с облегчением увидел, что последняя бутылка упала со мной и не разбилась.

ххх

Очнулся я часов пять спустя.

Лежал в самом склепе, рядом с покойником. Вернее, тем, что от него осталось. Какие-то тряпки, пожелтевшие кости. Ни намека на червей и мясо, так что я не переживал. Как ни странно, было мне не очень плохо. По мобильному телефону определил время суток и какой день. Конечно, я порылся в останках. Но не нашел, ничего не нашел. Впрочем, на трезвую голову идея обогатиться кладоискательством на кладбище представлялась уже не такой блестящей. Так что я обыскал кости ротмистра проформы ради. Ну, раз уж полез…

Потом пощупал ногу и голову. Все болело, но не очень. Попробовал встать. Получилось. Правда, ударился головой о потолок склепа.

Полусогнутый, вышел по ступенькам, держась руками за стены. Глянул вниз. Обычная черная дыра. Пошатываясь, вышел на свет Божий. Выбрался за территорию склепа, и побрел в укромный угол кладбища, о котором мало кто знает. Полянка, окруженная кустарником за самыми старыми могилами. Встал там, на солнышке, и вдруг понял, что пережил зиму и в городе уже апрель. Все было зеленым, деревья цвели, и пели птицы. Я прилег.

Солнце пригревало, и я впервые за несколько месяцев уснул.