Автограф - [61]

Виталий всячески старался привлечь внимание Артема Николаевича. Казалось бы, чего проще, когда ты в квартире объекта. Но с объектом ничего не получалось. Глупейшая история. Железный занавес. Виталию совершенно необходимо было проникнуть сквозь железный занавес. Разговор с Кипреевым состоялся. «Вы суммировали факты, но у вас нет конструкции. Ваша сумма фактов должна быть рассыпана и выстроена из них конструкция. Прочная и простая. И обязательно простыми, а не литературными словами. Литература сценарию вредна, противопоказана. Нужна оголенная драматургия». Верно, конечно, сказал. Как и подобает знаменитости с чванливой физиономией. Но не этого ждал Виталий, не теоретических соображений, а практических — когда и где. И с Леней Потаповым он не может вести холодную войну в открытую, так как он теперь вроде бы друг Гели. Условно достиг этого звания, подравнялся. Не без нажима со своей стороны, само собой.

Прежняя сумма фактов рассыпана. Надо выстраивать новую конструкцию. Конструкция — это Йорданов. А Йорданов — это путь в журнал. Солидный. Потому что только солидный журнал способен вас по-настоящему обнародовать, продемонстрировать. Отложим пока сценарий в сторону. Сначала будет повесть. Повесть, повестуха, повестушечка. Хоп-шлеп. Вираж на сто восемьдесят. Небольшая магнитная буря. И все гладко. Штиль, безветрие. Документальная повесть из разряда общедоступной информации. Хорошо бы парочку скабрезностей, как бы из личной жизни героя. «Общедоступный» читатель любит заглянуть к соседу в спальню. Но Волков — гордость нации, нельзя.

С Йордановым совсем не гладко. Ты именно у него в доме, тебе оказывает покровительство его жена, и ты сдружился, относительно сдружился, с дочерью — и никак не можешь проникнуть к нему на разговор — каких-то две-три вшивых минуты! Изо дня в день тянешь пустышку. Что за человек: вернулся из больницы и «принял схиму». Виталий по его милости теряет драгоценное время. Его обходят, обошли уже! Он на грани последнего фола, последнего предупреждения! Рюрик вообще статья особая. Из-за него уплыла тетрадь Нифонтова. Поминай как звали. Был верняк. За Виталия перед Нифонтовым поручился достойный человек из посетителей отца, ученый-ботаник. От него же Виталий узнал о «Виноградном саде». Виталий в этом саду собрал бы урожай, так нет, выпрыгнул Рюрик, как черт из бутылки. Мышечная масса.

Но борьба продолжается.

Разговор с Кипреевым был на киностудии. Кипреев сидел в комнате, на дверях которой было написано название его нового сценария: «Тетива», к съемке которого приступил. Какое это пьянящее, должно быть, состояние — ты знаменит, ты сидишь в своей съемочной группе на киностудии, вокруг тебя суетится киношная челядь. Тебе подносят эскизы декораций, альбомы с фотопробами, рисунки костюмов. Актеры хотя и не утверждены еще на роли, но уже выпрашивают дополнительные реплики, проходы, крупные планы. Ты беседуешь с режиссером-постановщиком твоей работы. Беседуешь солидно и несколько расслабленно. Ты — первоисточник всей этой заварушки. Я вас породил, я вас и убью. Какое, должно быть, неизъяснимое, ликующее чувство! Ты им охвачен и развращен. «Это ваш новый сценарий?» — глупо спросил Виталий, уходя со студии. «Да, моя новая работа», — последовал ответ. Хотя чего спрашивать — на дверях написано, и пропуск Виталию оформляли в съемочную группу «Тетива». На прощание Кипреев еще изрек: «Кино у вас, молодой человек, получилось примитивное. Как водопровод». Непроходящий Веня Охотный!

Поскорее бы Виталию напиться, хотя бы из этого водопровода. Никому не ясно? Он желает повернуть кран, и пускай течет из крана его водопроводное искусство. Только бы текло, только бы наступило время его кассы, только бы почувствовать себя хозяином положения. Говорят, в средствах неразборчив, он — разнообразен. Есть разница? То-то.

Артем убрал все со стола.

Стол был чист — ни пишущей машинки, ни папок, ни записных книжек, ни писем, ни даже просто листка бумаги. Только календарь.

Артем сидел, положив перед собой на стол обе руки.

Какой была его творческая программа? В чем выражалась? Да, в чем? Была она постоянной? Или это все наскок на литературу? Наскок? Нет. Он верил в то, что писал, это он давно выяснил. Давно? Ну, выяснил. Неважно теперь, когда именно. Он верил в то, что писал, хотя это и было пребыванием на одной и той же счастливой лужайке. Позорное успокоение. Да, это именно позорное успокоение. И последний роман в рукописи: лужайка, да, да, лужайка, на которой можно безмятежно поисследовать себя, свое прошлое, попугаться чего-то уже не страшного. Все его идеи — снаружи. Он никогда не ощущал себя внутри собственной идеи. Их не было, таких идей. Вежливое согласие. Уступал обстоятельствам. Будет он способен написать настоящую книгу? Когда-нибудь? Не искать поспешных оправданий в прошлом, быстрого примирения? Что он теперь предложит, кроме отчаяния, а может быть, и того хуже — испуга? Способен ли он вернуться к началу, новому своему началу? Или зачем возвращаться и что-то опять начинать? Не проще ли вообще ничего теперь не начинать и ничего не продолжать? Константин Георгиевич написал статью под названием «Кому передать оружие?». Статья хранится в Тарусе. Уже много лет. В ней Константин Георгиевич перечислил своих учеников и требования к ним. Статья существует, хотя многие из учеников уже не существуют. Прошли сквозь войну, ранения, были в тяжелом плену — это укоротило им жизнь, факты их биографии. Эти ученики не сказали главного — не хватило времени, а прежде — не хватало мастерства. Так ушел из жизни Борис Бедный. Он написал веселую повесть «Девчата», но не написал повесть о своей тяжелой военной службе: не рассчитал силы и время.