Автобиография - [63]
В январе 1982 года Джун тяжело заболела. Возникла необходимость провести серьезную операцию. Так начался худший год в моей жизни. Мы вернулись в Париж, и Джун договорилась с хирургом о дате проведения операции. Потом она простудилась, и это означало, что ей нельзя было давать обезболивающее, поэтому операцию пришлось отложить. Она очень нервничала, и у меня нет слов, чтобы передать ту тревогу, которую испытывал я. Я не думал о ней — нет, конечно же, я думал о ней и сходил с ума от напряжения, — но я также беспокоился за себя. Я думал: «О господи, что я буду делать без нее, если что-нибудь случится?»
Джун в нашей квартире в Монте-Карло после операции
Мы совершили ряд поездок из Парижа в Монте-Карло и подыскали квартиру, которая нам понравилась. Наш дорогой доктор Дакс сказал Джун: «Пока у вас есть силы до операции, лучше займитесь делом и постарайтесь как можно скорее обустроить свой дом. Больше вы ничего не можете делать, пока не попадете в клинику». Поэтому мы оставались в подвешенном состоянии, тревожась о будущем, курсируя между Парижем и Монте-Карло и стараясь перевезти на новое место наши вещи из Парижа и Рамателле. Это был один из самых странных периодов в моей жизни. Я показал себя совершенно бесполезным в критической ситуации, а Джун демонстрировала огромную выдержку и силу духа.
В апреле 1982 года ее наконец прооперировали, и, разумеется, я делал фотографии. Как я уже говорил, фотокамера образует нечто вроде барьера между мной и реальной жизнью. Когда я сталкиваюсь с чем-то очень неприятным, вроде сердечного приступа и моего медленного выздоровления в нью-йоркской клинике в 1971 году, фотосьемка в постели очень помогает поддерживать бодрость духа. А когда Джун подверглась тяжелейшей операции в 1982 году, я мог бестрепетно смотреть на нее и на то, что делали с ее телом, только если между ней и моими глазами находилась камера. Наверное, это свойственно представителям моей профессии. Мне кажется, что военные фотографы не могли бы вынести сцен боли и кровопролития, если бы между ними и теми ужасами, которые они снимают, не находилась камера.
Камера была прозрачной стеной, воздвигнутой между мной и болью других людей, которую я не мог вынести. Боль Джун была невыносима для меня. Операция прошла успешно. Джун была невероятно слабой, такой слабой, какой я ее не видел раньше. Профессор, проводивший операцию, пригласил меня в свой кабинет и сказал: «Послушайте, мистер Ньютон, ваша жена очень слаба, и ей противопоказано даже малейшее беспокойство. Вы должны как можно больше помогать ей, чтобы она абсолютно ни о чем не волновалась. Будьте добры и ласковы с ней. Любое неприятное известие может усугубить ее послеоперационное состояние и будет крайне опасным для нее».
Что же случилось с эгоистичным, слабовольным маленьким Хельмутом? Разумеется, он не выполнил свое обещание. Он поступил как раз наоборот и позорно «провалил экзамен в Монте-Карло».
Через неделю или около того после операции мы переехали в нашу квартиру в Монте-Карло. Джун все еще была очень слаба и испытывала массу проблем. Мне приходилось помогать ей вставать в постели, мыться под душем и ходить в туалет. Когда я говорю о слабости, то имею в виду физическую немощь, но ее дух оставался сильным, как всегда. Я также помогал ей в плавательном бассейне, который находился рядом с нашим домом. Она медленно плавала взад-вперед, а я поддерживал ее.
Я выходил на улицы Монте-Карло и гулял там в одиночестве. У меня была ужасная депрессия, и мне казалось, что я никогда в жизни не был так угнетен. Все сошлось воедино: болезнь и беспомощность Джун, тоска по парижской жизни и тот факт, что я впервые жил не в большом городе. Я внезапно оказался в незнакомом месте под названием Монте-Карло, которое не было ни городом, ни курортом. Это совершенно особое место, подобного которому нет в мире. В определенном отношении оно напоминало мне Сингапур в дни колониального владычества, но в сильно уменьшенном виде.
Когда Джун отдыхала, я садился в автобус и отправлялся в сад под названием «Маленькая Африка», расположенный возле знаменитого казино. Там я сидел на скамье и плакал.
Свой парижский автомобиль я продал, а в Сан-Тропе остался джип, по-прежнему стоявший возле нашего летнего дома в Рама-телле. Я не хотел садиться за руль, поскольку был убежден, что непременно попаду в аварию; мне совершенно не удавалось сосредоточиться. Мне больше не хотелось брать в руки камеру. Когда я был в квартире, то повсюду ходил за Джун, словно ручной пес. Она была моей крепостью. Вместо того чтобы быть сильным и ограждать ее от проблем, я ничего не делал, и весь груз существования ложился на ее плечи. Не знаю, как она выдержала это, поскольку моя депрессия все усиливалась. Когда ходил по магазинам за покупками, то едва смотрел по сторонам и играл в «русскую рулетку» с огромными грузовиками, возившими цемент, гравий и разные стройматериалы на многочисленные новостройки Монте-Карло. Грузовики на высокой скорости выезжали из круговой транспортной развязки рядом с нашим домом.
Мне приходилось пересекать несколько улиц, чтобы добраться до той, где находился ближайший торговый центр «Сент-Ро-ман». Я называл ее «La Rue Sans Joie», что значит «безрадостная улица». Даже если вы живете в Париже в шикарном или красивом районе, где-нибудь поблизости всегда есть такая «La Rue Sans Joie». Эта безрадостная улица за нашим жилым домом была одной из самых унылых, которые я когда-либо видел. Разумеется, теперь, через двадцать лет, я привык к ней и она больше не угнетает меня. Теперь мне нравится Монте-Карло и моя жизнь здесь.
