Автобиография - [3]

– Нет, что вы, просто деревья для меня – символ.

– Символика должна быть символичной! – обличающе вскричал Косой, затем набрал в легкие побольше воздуха и затараторил, – деревья являются важнейшей отраслью нашего хозяйства. В нынешнем году валовый привес древесины на тринадцать процентов превысил уровень тринадцатого года, что, несомненно, является величайшим достижением наших героических лесных братьев; все передовое человечество рукоплещет их трудовому подвигу. «Нет» говорим мы мышиной возне, «да» – триумфальному шествию!.. – Он остановился и, переведя дух, закончил: – Мы из деревьев материальную базу строим. И мы достроим. И… перестроим.

– А какие они у вас? – настаивал я, – высокие или низкие? Я люблю высокие.

– Это вы мне бросьте, – сказал Косой. – Вопросы тут я, так сказать, задаю. И вы нам все расскажете. Мы добьемся…

– И перебьемся, – подсказал я.

– Вы и за эти ваши шуточки ответите! – взбесился Косой, – у нас тут все записывается. И… переписывается. – Он постучал пальцем по крышке громоздкого диктофона, выполненного в форме трех источников и трех составных частей. – Электроника должна быть электронной.

В этот момент лязгнуло стекло в маленьком окошке под потолком. Косой, не сводя с меня одного глаза, другой оборотил туда. И увидел то же, что и я: в проем, пожелтев от натуги, лез Лаэль.

– Эт-то что такое? – озадаченно привстал косой.

– Это я, – объяснил Лаэль, спрыгнул на пол и принялся, как большая курица, отряхивать с крыльев известку. А в углу комнаты, возле двери начал шевелиться и взбухать паркет.

– Государственность должна быть безопасной! – вскричал Косой, потянувшись к ящику стола.

– Руки вверх! – взламывая паркет, вынырнул наружу Мерцифель и, вытянув за собой здоровенную, облепленную глиной допотопную пушку, пуганул:

– Ба-бах!

– Товарищи химеры, – пролепетал Косой, – прошу учесть тот факт, что всю свою сознательную жизнь службу я нес достойно. И… перестойно.

Но его уже никто не слушал. Лаэль подсадил меня к окну. А затем, взяв меня к себе на спину, кинулся вниз с седьмого этажа, на котором мы, оказывается, были. Где-то в районе четвертого, когда я уже попрощался с жизнью, он расправил крылья, и мы круто взмыли в поднебесье.

– Смотри вниз, – сказал мне Лаэль назидательно, – видишь хоть одно дерево? Так-то. Все уже давным-давно на материальную базу пошло. А что, может, на базу и махнем? Там все есть.

– Нет, давай в следующий город.

– Хозяин – барин.

Тут только я заметил, как он изменился. А мне-то казалось, что времени прошло совсем-совсем мало. Сейчас ему, старику, наверное, очень тяжело.

– Может, я лучше пешком? – спросил я, – что-то не очень выглядишь.

– Ничего, – усмехнулся он, – дотянем.

– И перетянем, – не удержался я.

Мы долго летели. А в конце пути Лаэль сказал:

– Тебе привет от Дины.

– И ей от меня привет, – сказал я. И вспомнил, как мы прощались.

Я видел в глазах ее слезы,

А в них – беззащитность свою

Видел я. Так, будто я стою

Неба на самом краю. 

(Музыка та же).

В этом городе деревья ценили очень. Были они густыми ветвистыми, мясистыми. Но очень низкими. Оказалось – это специально. Деревья тут нужны были такие, чтобы побольше листьев и легко было собирать. Листья квасили в кадках.

По прибытии я был определен помощником бригадира четвертого участка. В мои обязанности входило докладывать бригадиру о готовности бригады к укладке листьев в кадки. Ставки помбрига и ежемесячной десятипроцентной надбавки за честность вполне хватало мне на то, чтобы трижды в день покупать в столовой свою порцию квашеных листьев.

На работе у меня было много свободного времени, потому что после доклада я был абсолютно свободен. Но стоило опоздать хоть на минуту, начинались большие неприятности. А я боялся их точно так же, как боялись меня мои подчиненные. Порой мне казалось, что я ничего не делаю. Но отчего же тогда я так смертельно устаю к вечеру? Устаю до полной потери памяти. Имя свое забываю. Кто я?

И кто делит со мною ложе мое еженощно?

И что за бестелесные гости бывают у меня ежевечерне, с которыми молча поедаем мы квашеные листья, пьем рассол их?

И что произошло со мной? Как сумели меня одурманить?

И почему деревья не растут?

И вот по ночам я стал говорить себе: «Ты свободен. Ты можешь двигаться куда пожелаешь. Ты человек. Ты светел». А по утрам меня стало тошнить от квашенного, и я стал пить по утрам ключевую воду. А вскоре пить воду я стал и вместо обеда, и вместо ужина.

И память возвращалась ко мне по мере того, как истощалось тело мое. И я почувствовал силу. И способность сказать. И я вставал и шел в лес. Там я воздымал очи к звездам и кричал деревьям что есть силы: «Вы свободны! Вы можете расти сколько хотите! Вы – деревья! Вы светлы!»

И я делал так каждую ночь.

Как-то бригадир пришел от начальника хмурый и сообщил, что срывается график. Недопоставка сырья. По неизвестной причине деревья становятся выше, листосбор затруднился. Да и качество листа упало – он становится все тоньше и прозрачнее. От того, наверное, что деревья перестали принимать удобрение (измельченные отходы деревообработки), а признают теперь только чистую воду.

Бригадир поинтересовался, что думаю я. Я ответил, что не умею.