автобиография альберта эйнштейна - [24]

[63] а не шевельнулись ли на деревьях листья под легчайшим дуновением ветерка? его цереброспинальная нервная система отреагировала нормальным образом, его серое вещество выполняло возложенные на него функции как должно. свет в форме бесчисленных ярких и прозрачных частичек падал между дрожащих листьев под ноги наблюдателя. он шагнул в самую гущу спеющих жёлтых колосьев и пошёл через поле. как–то раз в лондоне он провёл многие часы, стоя под уличным фонарём, впитывая синеватый свет, сам не свой, воспринимая себя как некую вероятность, потухший мираж психики, снабжённый ярлыком механизм восприятия, а не был ли он сам этим: ржаво–красной листвой, покрывающей землю в блумсберри, антикварными и книжными лавками, чёрным деревянным фасадом «old wine shade», доугэйт хилл №10, тяжёлым запахом рыбы в окрестностях фишгэйт хилл, флитстрит, словами из газет, зоологическим садом в парке регентов, витринами с огранёнными камнями в геологическом музее, ляпис–лазурью, опалом, агатом, халцедоном, корундом, аквамарином, хризолитом, навесом из листьев в гайд парке, мостом саутворк, пристанью на биллингсгэйт, ботанической лабораторией в физик гарден, мадам тюссо на мэрилебон роуд, чейн роуд №24 с тростью и шляпой карлайла, хэймаркетом, св. иаковом, зелёным небом над церковью св. анны в сохо? или теперь — блестящей травой, солнечным кругом, угрем, гусеницей, космическим излучением, магнитным поясом земли, атмосферой, червями, светящимися животными, самоистязателями, радиоляриями, улитками, комарами, плазмодесмами, ангиосперматозоидами? всё это не только существовало, но и находилось в его мозге, и при желании вызывалось условленным словом, и осознав это, он упал на землю. он мгновенно ощутил в себе перкуссии воспоминаний, предав свои мысли хаотичному потоку обрушившихся на него слов —, только однажды он привстал, чтобы поприветствовать проходившего мимо птицелова и мельком спросить его об успехе его предприятия. больше всего его увлекало невскрытое, не поднятое на поверхность, не реконструируемое. он с головой погрузился в математические штудии и только иногда немного развлекался предсмертной агонией мух на свисавшей с потолка клейкой ленте. что же его раньше так завораживало в этом зрелище? этот квант бессмысленности во всём, который он в продолжении некоторого времени считал обнаруженным лично им? он уже больше не рвал шнурков, завязывая ботинки. на полу в прихожей лежало несколько разбитых бутылок. иногда его посещали галлюцинации, и он представлял себя планетой с четырёхмерным пространственно–временным континуумом. по утрам он на несколько часов надевал домашний пиджак цвета киновари, купленный в магазине подержанной одежды, а в остальном повседневная жизнь мало его задевала. но с годами он пристрастился вылетать из окна в опускающиеся сумерки и, зависнув на месте, открывающем хороший вид, часами рассматривать землю с высоты птичьего полёта. мало–помалу он начал систематически планировать эти полёты. при помощи складного метра он тщательно обмерял различные географические образования и заносил данные на карту. осенью его застиг в воздухе запах зрелых тыкв, когда боковой ветер отнёс его немного в сторону, над поля. но начиная с определённого возраста, эта его способность стала на глазах ослабевать, так что ему приходилось ограничивать ночные вылеты, в конце концов, он осмеливался покидать комнату только в дневные часы. на новый год, когда над городом разносился радостный звон колоколов, он закрывал глаза и прикуривал от горящей банкноты. эта маленькая радость доставляла ему удовольствие. других пристрастий он не имел. он приобрёл печатную машинку, вставил белоснежные листы между валиков и стал покрывать страницы драгоценными выделениями своей задумчивости. адвокат тем временем тоже умер и попал в его чёрный блокнот, доставаемый всякий день из ящика стола для внесения дополнений. но вымирание окружающих уже не беспокоило его. как раз напротив, в его памяти всё время возникал тот июльский вечер, когда с неба стаями посыпались мёртвые птицы и были погружены в мешки из–под угля и увезены в открытых полицейских фургончиках. это была эпидемия! из окна он мог следить за происходящим. к этому времени он знал абсолютно точно, на какой широте и долготе располагается его дом, но жил слишком отшельнически, чтобы извлечь из этого практическую выгоду. он разводил отборную герань, фиксировал время суток или восхищался горизонтальной линией горизонта. школьный учитель с, заметим, татуировками стал чаще навещать его, и всякий раз ощупывал чувствительными нервными пальцами стоящий на столе глобус; а однажды ночью наблюдателю удалось почувствовать своё собственное выскальзывающее сердце, как если бы оно отделилось от тела. какой это был интересный объект! он увлёкся системой транспортировки нервных возбуждений, распространением возбуждений внутри сердечной мышцы. в пищу он употреблял только богатые аскорбиновой кислотой продукты: капусту, шпинат, перец, цитрусовые, помидоры, клубнику, смородину и печень. он до глубины души презирал вялые овощи за то, что в них стремительно сокращается содержание аскорбиновой кислоты. когда он заметил, что постарел, он поместил своё завещание в шляпу и так и проносил его там несколько недель подряд. с особым удовольствием он отражал себя в гладях прудов, к которым вели его прогулки. этот физический процесс грел ему сердце, да, он даже был готов без колебаний иногда сам провоцировать его. так как отражение является причиной того, что не излучающие света предметы становятся заметными для человеческого глаза, отражаться в воде казалось ему вполне уместным. при этом свет менял направление, и лучи светового пучка разлетались в разные стороны. он безучастно разглядывал своё отображение. позволял дивергентным лучам, исходящим от отражения и по прямой линии достигающим его зрачков, концентрироваться в них. реальные образы? виртуальные образы? он смеялся. он шёл дальше. его истощённая фигура то и дело скрывалась за деревьями и выныривала снова, в его волосах играл голубоватый летний ветер (который слегка пригибал даже большие голубые цветы в садах). птицы облетали солнечные зонтики прохожих, как маленькие чирикающие облачка. его тайное знание делало его отчуждение ещё более глубоким. всё, что ему оставалось, были его безупречные записи, которые должны были достигнуть потомков. только школьный учитель остался ему до конца верен. один его тёмный глаз обглоданно вываливался из глазницы вследствие слишком поздно обнаруженной глазной болезни. в остальном же он выглядел как прежде. наблюдатель всегда сочувствовал ему (и поэтому пытался утешать). он достиг зенита силы воображения, его мыслительный аппарат воспроизводил образы перед его глазами и заставлял их угасать. его полые шаги раздавались всю ночь напролёт, всё зеленело, и кристаллики льда таяли. в переулке дети играли со следующими предметами: ножницами, иглами, гребнями, ножами, вилками, чайными ложками и щипчиками для ногтей. запах гвоздики и цветущей сирени расползался по комнате. но на покрытых плесенью обоях мухи оставили следы, чьё расположение часто повергало наблюдателя в глубокомысленную задумчивость. может быть, то, что люди называли «бог», было случайно направленным вектором, управляющим нагромождением звёзд так же хаотично, как и распределением мушиного помёта? он, конечно, понимал, что его глазной нерв, как и прочие части его центральной нервной системы, не подлежит регенерации. это ощущали его периферийные болевые или моторные нервы, но мозговые каналы — никогда. питание зрения происходило через очень тоненькие сосудики, не более 0,5 мм в диаметре, в то время как его внутренний взор оставался неизменным за счёт сложной системы регенераций. однажды наблюдатель произнёс: функция глаза как органа чувств возможна только при наличии прямой связи с мозгом. её нельзя сравнить с функцией внутренних органов, светочувствительная сетчатка — это выставленный наружу отдел центральной нервной системы, а глазной нерв, связывающий сетчатку с серым веществом — это не нерв в обычном смысле, а мозговой канал.