Автобиографическая проза - [4]

Но тут уж неизбежно сказывалась "пышность и нарядность" его собственной стилистически барочной мысли и речи, тяготеющей в своей русской сущности к древнеславянской витиеватой тяжеловесности. Это свойство ивановского языка отмечали многие ивановские современники и, в частности, постоянный его оппонент И. А. Бунин, неоднократно сетовавший на пристрастие Иванова к "старинным и семинарским словам" в его собственной оригинальной поэзии. В переводе сонетов Петрарки и в самом деле много всяких "оных" ("оный день", "в оны лета"), встречаются и пышные барочные "ковы" со "славами", и "склонение чела", и "богоявленный свет", и многозначительные заглавные буквы в таких словах, как "Идея", "Смерть", "Чистота", "Душа", "Солнце", "Природа-Мать", и усложненный порой синтаксис, и нарочито введенные кальки, имитирующие латинизацию некоторых синтаксических ходов петрарковского оригинала.

Так или иначе, но главное в том, что ивановские архаизмы не припорашивали Петрарку архивной пылью, но, напротив, приближали его к тому уровню поэтического сознания, которое было свойственно не только индивидуальности переводчика, но и его времени. Вяч. Иванову удалось то, что не удалось сделать никому из его даже самых сильных предшественников: воссоздать - при всех неизбежных потерях - поэтическую систему петрарковского сонета, ее стилистическую многослойность. Романтики делали Петрарку своим. Те из переводчиков конца позитивистского XIX века, кто особенно радел о платонизме петрарковской любви, усматривали в Лауре едва ли не Дульсинею Тобосскую, плод чистого воображения. Вяч. Иванов, вернув Петрарку в треченто, сумел внушить русскому читателю живой к нему интерес и веру в реальность печальной повести о Лауре и Франческо.

После Вяч. Иванова уже нельзя переводить Петрарку так, как переводили до него. Это очевидно при любой оценке частностей его огромной работы.

Путь, проторенный Вяч. Ивановым, оказался соблазнительным. По нему пошли, в сущности, почти все, кто брался за переводы Петрарки. Оговорка "почти" относится лишь к тем случайным обращениям к Петрарке, которые, понятно, в счет не идут, порой даже при относительных удачах. Из переводчиков нашего времени больше и длительнее других работал над Петраркой А. М. Эфрос.

Ему принадлежит честь издания наиболее объемистого русского "Канцоньере". У А. Эфроса было много данных, чтобы переводить Петрарку: эрудиция, глубокая начитанность в итальянской литературе, великолепное знание культуры Возрождения, прекрасное знание итальянского языка. Со всем тем, нового слова он так и не сказал.

Как переводчик он шел за Вяч. Ивановым (споря лишь в толкованиях частностей). Ради соблюдения условий стиха ему приходилось порою жертвовать петрарковской легкостью и изяществом. Строки вроде: "Когда в кругу окрестных донн подчас // Вдруг лик Любви в ее чертах проглянет..." - говорят сами за себя. Инверсии, громоздкие словосочетания у А. Эфроса-не результат продуманной системы, а следствие непреодоленного сопротивления стихового материала.

Из старшего поколения наших поэтов-современников, пожалуй, особняком стоит работа над Петраркой ученика академика Веселовского и поэтического сподвижника Блока, покойного ныне Ю. Н. Верховского. Первые опыты переводов Петрарки у него вышли еще до революции, под непосредственным контролем А. Н. Веселовского. Работа растянулась на несколько десятилетий. Всего им переведено около сорока стихотворных пьес Петрарки. Думается, что произошел довольно редкий случай, когда длительная работа, правда с большими перерывами, пошла не на пользу делу. Безукоризненный по звучанию стих Верховского обидно "нейтрален" к материалу. И потому его очень легкие в чтении переводы Петрарки ли, Боккаччо или европейских "петраркистов" звучат совершенно одномерно. Есть в его переводе общее с Вяч. Ивановым, но это общее - налет времени, а не индивидуальности, то есть своего рода налет "переводческого петраркизма".

Обращались к Петрарке такие большие поэты, как Иван Бунин, Валерий Брюсов и Осип Мандельштам. Но это были не более чем первые "прикидки". Принципиального значения в истории русского Петрарки они не сыграли.

Таким образом, и по сей день в стопятидесятилетней жизни Петрарки в русской поэзии наиболее примечательными эпизодами остаются два: первый связан с периодом русского романтизма, второй - со спорами о "новом искусстве". В обоих случаях русский Петрарка оказался живым участником этих литературных схваток. Все Другие факты из жизни Петрарки в России относятся не столько к истории русской поэзии, сколько к истории нашей культуры. Есть, однако, основания полагать, что мы находимся на пороге еще одного принципиально нового этапа приобщения Петрарки к нашей словесности. В настоящее время над переводами Петрарки работает многочисленная группа талантливых поэтов-переводчиков, способных сказать свое новое слово.

Н. Томашевский

1304 (20 июля) - родился в Ареццо в семье Петракколо и Элетты Каниджани. Отец - флорентиец; за принадлежность к партии белых гвельфов был изгнан в 1302 году.

1371-семья перебирается в Пизу, где, по свидетельству Боккаччо, знакомится с Данте.