Австралийские рассказы - [33]

Наш маленький Неле (один из тех странных детей-старичков, которые и родятся как будто по ошибке И редко остаются надолго в этом мире) говорил, что Питер «плачет внутри».

Однажды, когда Питер был в Галгонге на похоронах балларатского золотоискателя, своего старого товарища, какой-то посторонний, с любопытством наблюдавший за ним, сказал, что у Маккензи такой радостный вид, словно покойный оставил ему наследство. Но вскоре ему пришлось изменить свое мнение: когда другой старый товарищ покойного стал произносить над гробом срывающимся голосом последние напутственные слова: «Мир праху твоему», из глаз Питера вдруг выкатились две крупные слезы и, скользнув по щекам, затерялись в бороде.

Питеру не везло. Первые три шурфа в Галгонге ничего не дали, а на четвертый раз каждому партнеру после оплаты расходов досталось приблизительно по сто фунтов. Большую часть своей доли Питер послал домой. Жил он, как и большинство золотоискателей, в палатке или, если удавалось найти, в какой-нибудь хибарке. Он сам убирался, готовил и даже стирал белье. Он не пил, не играл в карты и вообще не позволял себе почти никаких развлечений, но ни одному человеку в Галгонге не пришло бы в голову назвать старого Питера Маккензи скрягой. Как нам было известно из наших наблюдений, он тратил на себя очень мало. Он старался скрывать это и, когда приглашал нас к себе, запасался разными лакомствами, но ведь у ребят глаза зоркие. Кое-кто даже говорил, что Питер чуть ли не морит себя голодом, по я думаю, что его домашние об этом не знали, разве только он сам рассказал им потом.

Время шло. Минуло уже три года с тех пор, как Питер уехал из дома, но он по-прежнему был не в ладах с Фортуной. Приходили письма с подробными описаниями мелких домашних дел и упованиями на его скорое возвращение; с обратной почтой шли ответные письма, всегда бодрые, всегда обнадеживающие. Нигер не сдавался. Когда ему уж совсем приходилось туго, он работал поденно (худшее, что может случиться с золотоискателем), и бывало даже, что он брался чинить изгороди. Сколотив таким образом несколько фунтов, он подбирал несколько компаньонов, делал новую заявку и закладывал новый шурф.

Можно, конечно, восхищаться героизмом отважных путешественников в новых землях, среди враждебных племен. Но в упорстве и стойкости перед лицом нищеты, болезней и расстояния никто, по-моему, не может сравниться со старым золотоискателем — верным солдатом армии надежды.

На четвертый год его мытарств Питера постиг жестокий удар. Он со своей компанией заложил шурф «Угасающая надежда» неподалеку от Счастливой Долины. После того как они безуспешно копали несколько недель, его товарищи решили бросить заявку. У Питера было особое мнение о качестве здешней породы — мнение старого золотоискателя, и он приводил всевозможные доводы, уговаривая своих товарищей продолжить работу еще на несколько дней. Но тщетно он доказывал, что характер проб и строение пластов здесь точно такие же, как в «Коричневой змее» — богатейшей заявке штата Виктория. Тщетно он твердил им, что и в «Коричневой змее» не находили ни единой крупицы золота, пока не достигли золотоносного пласта. В это время добыча шла очень успешно в «Гомруле», в «Канадце» и на соседних россыпях, и его товарищи жаждали податься туда. Они не слушали никаких уговоров, и наконец Питер, наполовину переубежденный, ушел с ними в Лог Паддок, где они заложили шурф «Явата», который даже не оправдал расходов.

Тем временем несколько итальянцев заняли их прежнюю заявку и, углубившись всего лишь на несколько футов, сразу разбогатели. Когда Питер появился в Лог Паддоке, куда мы переехали раньше него, мы все заметили происшедшую в нем перемену. Прежняя улыбка еще мелькала у него на лице, но ему уже не стоило большого усилия сохранять серьезность по часу и больше. После истории с «Угасающей надеждой» это был уже не прежний Питер, и я часто думаю, как он, наверно, порой «плакал внутри».

Тем не менее он по-прежнему читал нам письма из дома и по вечерам приходил на кухню посидеть и покурить. Он показал нам новые фотографии своих детей, которые получил с последней почтой, но мне почему-то казалось, что эти фотографии не очень его радовали. Он показал их нам только через неделю после того, как получил, и, насколько нам было известно, кроме нас их никто не видел. Быть может, они напоминали ему о том, как быстро летит время, быть может ему хотелось, чтобы его дети оставались до самого его возвращения такими же, какими он их видел в последний раз.

Но все же была одна фотография, которая, по-видимому, доставляла Питеру огромное удовольствие. На ней был изображен прелестный пухлый малыш лет трех. Одетый в коротенькую рубашонку, он сидел на подушке, и на его круглой мягкой беленькой мордашке, которая едва виднелась над пухлыми пальчиками ножек, сияла улыбка, очень похожая на улыбку самого Питера. Питер не мог насмотреться на эту фотографию и всем ее показывал — фотографию ребенка, которого он никогда не видел. Возможно, он все же надеялся разбогатеть и вернуться домой, прежде чем хоть этот ребенок успеет вырасти.