Австралийские рассказы - [31]

«Рис с приправой» был маленьким коренастым толстяком, с круглым, гладким, добродушным лицом, лысой головой и широко расставленными ногами. Он носил большой фартук из синего ситца. Когда-то он был корабельным коком. Может быть, повар не подходил к нашей лачуге, но скорее лачуга совершенно не подходила к нему. Если бы человек с живым воображением стал приглядываться к повару, ему почудилось бы, что пол слегка качается, как палуба корабля, и словно в туманной дымке возникают мачты, снасти и камбуз. Возможно, Рис иногда и сам мечтал о камбузе, но он никогда не упоминал об этом. Ему следовало бы быть в море или мирно почивать под землей, а не стряпать для шайки отпетых парней, работавших поденщиками в запущенном сарае, среди зарослей, в шестистах милях от океана.

Иногда ребята изводили повара и ворчали — или делали вид, что ворчат, жалуясь на харчи, — и тогда он произносил суровую возвышенную речь, по многу раз поминая свой возраст, трудность работы, маленькое жалованье и черствые души стригальщиков. И тогда наш присяжный шутник начинал выказывать повару сочувствие, одним глазом выражая сострадание, а другим хитро подмигивая приятелям.

Как-то в сарае во время перекура дьявол шепнул стригальщику по имени Джорди, что не худо было бы остричь собаку повара, и тот же злой дух заранее подстроил так, что собака оказалась под рукой. Она сидела у загона Джорди, а в машинке стригальщика как раз был гребень для ягнят. Джорди поделился с товарищами этим замыслом, который был встречен полным и всеобщим одобрением; и в течение десяти минут воздух сотрясался от смеха и криков стригальщиков и от протестов собаки. Когда стригальщик дотронулся до шкуры, то завопил: «Так держать!», а кончив, закричал во всю глотку: «Шерсть убрать!», и ребята охотно подхватили этот возглас. Сортировщик собрал «руно», всячески показывая, как усердно он работает, и разложил его, несмотря на громогласное негодование старика Скотти, упаковщика. Когда пса отпустили, он стремглав бросился домой — наголо остриженный пудель с грозными усами и кисточкой на кончике хвоста.

Помощник повара говорил, что отдал бы пять фунтов за изображение рожи, которую скорчил Рис, когда пудель вернулся из сарая. Повар, конечно, возмутился; сперва он был удивлен, потом пришел в ярость. В продолжение всего дня он накалялся, а за чаем принялся за ребят.

— Чего ты ворчишь? — спросил кто-то. — Что это на тебя нашло?

— Нужна мне твоя собака, — заявил один из поденщиков. — Чего ты ко мне привязался?

— Чем это они опять насолили повару? — невинно спросил один из зачинщиков, усаживаясь на свое место за столом. — Неужели вы не можете оставить Риса в покое? Чего вы к нему пристаете? Бросьте измываться над человеком!

— Слушайте, ребята, — заметил Джорди решительным тоном. — Как вам только не стыдно! Почему вы не могли оставить в покое собаку старика? Это была низкая, скверная шутка, а вы-то, наверно, считаете ее забавной. Постыдились бы, подлый вы сброд. Если бы я был там, этого не случилось бы; и я не осудил бы Риса, если бы он отравил всю вашу каторжную шайку.

Все опустили головы, надвинули шапки на глаза и усиленно заработали ножами и вилками; послышались такие звуки, будто кто-то старается удержаться от смеха.

— Почему вы не могли найти какую-нибудь другую собаку? — сказал Рис. — Нечего отпираться. Мне все ясно, как будто я сам был на борту. Так и вижу, как вы бегали, кричали, вопили, ржали, — и все из-за чего? Из-за того, что бедную псину стригли и мучали. Почему вы не могли найти какую-нибудь другую собаку?.. Что ж, теперь это не важно… Я кончаю со здешней стряпней. Не будь у меня семьи, о которой я должен заботиться, я бы давно ушел. Мне приходится вставать ежедневно в пять утра и я до десяти вечера на ногах: варю, жарю, убираю за вами и все вам подаю. То мойщики приходят, то стригальщики, в любой час и в любое время — и все хотят, чтобы еда была горячей, и все ворчат! А вы так подло обошлись с моей псиной. Почему вы не могли найти какую-нибудь другую собаку?

Джорди наклонил голову и медленно двигал челюстями, словно корова, пережевывающая жвачку. Он казался пристыженным, да и всем нам в глубине души было стыдно. Было что-то трогательное в жалобном припеве бедняги старого Риса: «Почему вы не могли найти какую-нибудь другую собаку?» Мы даже не замечали, что этой жалобе не хватало милосердия и логики; не замечал этого, вероятно, и сам повар, иначе он не повторял бы ее без конца. Джорди опустил голову, и как раз в этот момент, по воле случая, — а может быть, дьявола, — он увидел собаку. И разразился хохотом.

Обычно повар забывал о своих обидах через час-другой, и когда его потом спрашивали, что натворили парни, он говорил: «Да ничего. Балуются, как всегда». Но на этот раз было иначе; он дулся целых три дня, и все ребята удивлялись, сожалели и обращались с ним вежливо и почтительно. Они не предполагали, что он примет стрижку собаки так близко к сердцу, иначе не сделали бы этого. Они даже были озадачены и уже начинали сердиться, еще немного — и они сочли бы себя обиженными, и повару пришлось бы худо. Но к концу недели он повеселел, и тогда все выяснилось.