Австралийские рассказы - [12]

Он попытался утолить голод ягодами куманики. По они были мелки, зелены и попадались редко. И вот, блуждая в поисках ягод и стараясь определить положение солнца, он сделал еще одно открытие. На гряде, испещренной выходами кварца, где кустарник сменялся папоротником и вереском, он обнаружил следы недельной работы опытного старателя. Отчетливая жила была вскрыта на протяжении нескольких ярдов и покинута. В течение двенадцати месяцев бури и палящее солнце сделали свое дело — природа быстро залечивала раны, нанесенные ей первым разведчиком. Густые поросли молодого папоротника уже поднимали свои завитки над кучами пустой породы у выемки. Затем Сэм обнаружил заросшую тропу, которая вела к соседнему овражку. Эта тропа, ярдов в тридцать длиной, заканчивалась рядом ступенек, вырубленных в крутом склоне, которые спускались к источнику, где примитивная плотина задерживала галлонов сто воды. Ржавые кирка, лопата и таз для промывки лежали на истертой глыбе песчаника, которая, как свидетельствовали валявшиеся вокруг куски разбитого кварца, использовалась для дробления породы.

Со жгучим интересом Сэм осмотрел кварц у плотины и у разработки; это заняло около двух часов, но он обнаружил только отдельные блестки золота.

Однако верхний пласт был снят, — как знать, оказался ли он богатым, средним или бедным? Видимо, он был так беден, что с жилой не стоило возиться. Это заключение отрезвило Сэма от заманчивых грез. И все же даже заброшенная разработка кое-что обещала. Поэтому Сэм решил, что надо вернуться сюда с новым снаряжением и основательно исследовать жилу.

К концу дня проглянуло солнце — там, где, по мнению Сэма, находился юго-восток. Теперь, вернув странам света их истинное положение, он пошел на восток, временами останавливаясь, чтобы оглянуться на то место, где находилась жила, и запомнить ориентиры для возвращения. При этом он заметил зарубки на деревьях и определил, что они были сделаны острым топориком примерно год назад.

Замечательно, что двое, а то и десяток путешественников, пробирающихся в одном направлении, но в разное время по труднопроходимой местности, непременно пойдут по одному пути. Это происходит из-за того, что каждый из них выбирает дорогу по тем же признакам. Поэтому и Сэм продолжал находить деревья с зарубками и обломанные кусты, пока не дошел до обрыва. Противоположный склон был совсем близко, и все же настолько далеко, что двое людей, стоящих над разделяющей их бездной, в которой у их ног колыхались вершины могучих деревьев, могли бы сыграть в кольца.

Сильный и ловкий юноша легко преодолевал крутой спуск, пока до дна пропасти не осталось футов пятьдесят — шестьдесят. Здесь он наткнулся на сглаженную полосу песчаника шириной футов в десять; прямо под ней заросший папоротником склон шел почти отвесно, но справа он был более пологим. Поглядев по сторонам, Сэм убедился, что невозможно обойти этот гладкий каменный пояс с маленькой выемкой у основания, на которой едва уместится ступня. Он не стал терять времени на дальнейшие размышления и, ухватившись за выступ, повис на руках и спрыгнул. Но тут носки его сапог соскользнули с покатой поверхности, он покачнулся и полетел головой вниз; он катился, переворачиваясь и ломая густой папоротник, пока последний счастливый толчок не отбросил его за каменистое ложе ручья. Последние пятнадцать футов он пролетел по воздуху. Катясь по обрыву, Сэм с таким напряжением силился задержать свое падение, что для раздумий времени не оставалось; но та ничтожная доля секунды, когда он беспомощно летел, оторвавшись от земли, была отдана вполне уместным размышлениям: он подумал о своей матери и о Молли. О матери он вспомнил потому, что нарушил предписание о святости дня субботнего, а мысль о Молли была самой высокой похвалой, какой можно почтить женщину, поскольку он подумал, что Молли до могилы останется верна его памяти… Затем он упал на мягкую кучу мусора, нанесенного разливами многих зим. Но он задел головой — только задел — обломок песчаника, оказавшегося в куче, и остался недвижимым.

Лишь с наступлением холодной беззвездной ночи к нему вернулось сознание. Некоторое время он тщетно пытался привести в порядок мысли; наконец события дня начали приобретать какую-то последовательность. Он был оглушен, чувствовал боль во всем теле, но все же вздохнул с облегчением, убедившись, что кости не повреждены, а трубка, табак и спички уцелели. Онемевшими, дрожащими пальцами он поджег кучу сухих веток и поднялся. Тепло оживило его, но время тянулось бесконечно из-за тупой боли от раны в темени. Он попробовал промыть рану, но жалящий холод ледяной воды заставил его отказаться от этой попытки.

Однако тысячи пропетых в детстве псалмов внушили ему, что религия — самое верное утешение в каждом несчастье; он благоговейно извлек из внутреннего кармана куртки свой талисман. Когда первые яркие языки пламени стали затухать, он встал, чтобы поджечь кучу хвороста по другую сторону пересыхающего ручейка, и при свете вспыхнувшей ветки перед ним возникла картина, от которой он оцепенел, не смея верить собственным глазам.