Австралийские рассказы - [101]

Кайек вглядывался вдаль, но, услышав, как Нинъюл щелкнула языком, повернулся к ней. Она сделала знак, означавший: «белый человек», — и губами указала налево. Кайек взглянул туда и увидел пеньки нескольких молоденьких деревцев, каких ни один туземец никогда не срубил бы для стоянки. Нинъюл уже раньше сообразила, что здесь поблизости, по-видимому, находится белый, так как заметила свежие следы подков, а перед тем как залаяла собака, ей почудился звук лошадиного колокольчика. Кайек уже на протяжении многих миль ничего не видел и не слышал. Он отвернулся и снова устремил взгляд вперед.

Затем появилась маленькая рыжая собачонка. Увидев их, она зарычала, поджала хвост и убежала, визгливо тявкая. Они услышали, как белый человек закричал на нее, но она продолжала тявкать. Они рассчитали расстояние и секунду простояли неподвижно. Нинъюл посмотрела в туман налево, намереваясь свернуть, чтобы избегнуть того, что ждало их впереди. Но Кайек снова обернулся к ней и прошептал:

— Интайа-тобакка!

Она кивнула. У них уже давно вышел весь табак, и Кайек часто в отчаянии горько жаловался, что, будь у него хоть щепотка табаку, он нашел бы свою песню.

Они осторожно двинулись вперед и через несколько шагов в тусклой дымке увидели стоянку — палатку, навес из коры, очаг, повозку, лошадь и кое-какие инструменты старателя. Кайеку и Нинъюл было известно назначение этих инструментов, потому что они часто работали у золотоискателей. На стоянке был только один белый человек, и никаких признаков туземцев. Белый человек сидел на ящике под навесом, замешивая пресное тесто в промывочном тазу, который держал между ногами, и глядел в их сторону. Его собака молча, но настороженно сидела около него.

Кайек передал Нинъюл свои копья и мешок, но оставил себе воммеру. Нинъюл скользнула за дерево. Кайек медленно пошел вперед. Белый вскоре заметил его и уставился на него выпуклыми голубыми глазами, отнюдь не выражавшими радушие. Кайек остановился у очага. Он немного знал этого белого. Он видел его в Кингарри, где тот разрабатывал заявку, и слышал от туземцев, что он угрюм и легко приходит в ярость. Энди Гэнт, как его звали, был человек лет пятидесяти, плотный и коренастый, с широким красным небритым лицом, песочными с проседью волосами и длинными усами, рыжеватыми и растрепанными.

В этот день Энди Гэнт был особенно не в духе. Из-за сырости у него разболелась печень и кожа покрылась зудящей сыпью; вот почему он среди дня занимался хозяйством, вместо того чтобы на берегу позади стоянки копать золотоносный песок, сбрасывая его в желоб для промывки. Этот каторжный труд — отваливать плотный песок и вымывать из него паршивую крупицу золота — был мучительным во всякое время, но когда болит печень и чешется кожа, он становится просто невыносимым. Весь период дождей Энди Гэнт как каторжный работал на этом проклятом берегу и не добыл золота даже столько, чтобы оплатить харчи, хотя, по некоторым признакам, где-то здесь должна была находиться богатая жила. И почти все время он был один, потому что двое туземцев, которых он привел с собой, бросили его. Теперь он готов был стрелять в первого же чернокожего, который попадется ему на глаза.

Кайек плюнул в огонь, чтобы показать Энди свое дружеское расположение, затем ухмыльнулся и сказал;

— Здорово, хозяин! — Он погладил свою бороду, поставил правую ногу на левое колено и оперся на воммеру.

Вместо ответа Энди поднял потрескавшуюся губу и обнажил большие желтые зубы. Затем он снова занялся своим тестом.

Кайек кашлянул, опять плюнул и проговорил:

— Эй, хозяин, мой ходил долго тебе, эй?

Лицо Энди потемнело. Он продолжал свирепо месить тесто.

Наступила пауза, во время которой Кайек жадно поглядывал на трубку и прессованный табак, лежавшие позади Энди на сколоченном из молодых деревьев столе. Затем он сказал:

— Мой очень хорошо ходил, хозяин. Встал до зари, ходил как черт.

Больше Энди не мог сдержаться. С глазами, пылающими гневом, он вскочил на ноги и заревел:

— Убирайся к дьяволу! Вон отсюда, вонючая, мерзкая, чумазая скотина, пока я не всадил в тебя пулю.

Собака вторила ему, бешено тявкая и прыгая вокруг.

— Чего кричать?! — воскликнул Кайек, опуская ногу.

Энди в бешенстве схватил кирку измазанными в тесте руками и завопил:

— Я покажу тебе, что кричать, сукин сын, попрошайка! Я покажу тебе, что кричать! Попомнишь! — И он бросился на певца.

— Эй, берегись! — завопил Кайек и помчался назад к Нинъюл, а собака летела за ним, хватая его за пятки. Нинъюл ударила ее палкой. Затем они подхватили свои пожитки и побежали назад.

Они остановились у пеньков молоденьких деревьев.

— Марьиди найил! — сердито пробурчал Кайек и плюнул через плечо в знак презрения. Затем он указал губами налево, и двинулся в этом направлении. И хотя их уже не было видно, когда они обогнули стоянку, и шли они очень осторожно, собака Энди мысленно следила за каждым их шагом и заливалась безудержным лаем, стоя возле своего хозяина.

Они прошли не более пятидесяти шагов от стоянки и все еще находились у речной отмели, когда наткнулись на прибрежный эвкалипт, который ночью вырвало с корнем. Кайек остановился, чтобы поискать между сломанными корнями личинки, и вдруг увидел, что в комке кварцевого песка поблескивает золото. Золото было ему хорошо знакомо, но о его ценности он имел не больше представления, чем любой лесной туземец. Он передал Нинъюл свои копья, поднял комок песка и очистил золото от песка. Это был самородок в куске кварца, весом примерно в две унции. Кайек стряхнул оставшийся песок, поплевал на самородок, потер его о бедро, взвесил в руке, затем взглянул на Нинъюл и сказал с усмешкой: