Аврелия - [53]

Домициан не изменился, а попросту выжидал…

Регул был тайным агентом Домициана и тотчас по приезде императора в Рим имел с ним продолжительную беседу. Сыщик сообщил цезарю о положении дел все самые подробные сведения, которые успел собрать за время его отсутствия. Отпустив от себя своего достойного сообщника, цезарь гадко и подозрительно улыбнулся… Он наслаждался и самим собой, и собеседником, видел, что все идет по плану, и от удовольствия потирал руки.

Как это было далеко от всех надежд наивного народа, предполагавшего в императоре столь странную перемену к лучшему! Чувствовалось, что буря крепнет, что скоро она начнет гнуть деревья к земле… Горизонт начинали заволакивать тучи, а скоро блеснула молния и грянул гром…

II. Галерея из прозрачного камня

Ожидая прихода Регула, Домициан прошел из галереи в сад и приказал принести туда лук и стрелы.

— Гирзут, Гирзут! — стал он громко кого-то звать.

На этот крик предстал пред цезарем юноша, появившись из тени кипариса подобно чародею. На вид ему можно было дать гораздо менее шестнадцати — восемнадцати лет; он выглядел почти ребенком; но он был угрюм, задумчив, как человек, много уже испытавший на своем веку.

— Гирзут! — обратился к нему Домициан. — Мне хочется развлечься немного. Хочу пострелять, а ты будешь моей целью.

— Неужели мало того, что ты мне сделал? — ответил ему Гирзут. — Неужели надо еще терзать меня?

Он не считал нужным скрывать свое неудовольствие и говорил с императором таким тоном, с которым, пожалуй, не решился бы никто другой.

— Стоит тебе думать о каких-то царапинах! — заметил ему Домициан.

— Хороша царапина! — пробормотал Гирзут с довольно-таки откровенной и злой усмешкой, взглядом указывая на свою руку.

Крайний сустав на одном из пальцев был в крови, распух, покраснел и обнажился почти до кости; мясо висело клочьями, и сустав почти совсем был отделен от пальца еще свежим и глубоким рубцом.

— Как, разве еще не зажило, Гирзут! — воскликнул цезарь с некоторым сожалением. — Ты болен! Бедный мальчик! А мне Гелиодор, мой доктор, сказал, что это пустяки. Ты мазь приложил бы, ту, которую тебе Евтрапел прислал…

Гирзут молчал.

— Как же быть? — продолжал Домициан. — А впрочем, пойдем, ты подставишь другую руку. Пойдем, Гирзут!

Тот ничего не ответил и молча побрел за своим господином по направлению к ипподрому.

Если бы кто-нибудь мог взглянуть теперь на этого несчастного юношу, посмотреть в его глаза, тот догадался бы, какой глубокой ненавистью он был проникнут к своему сумасбродному мучителю. Домициан в это время был так занят выбором стрел, с таким вниманием пробовал натягивать тетиву, что ничего этого не замечал.

Гирзут был маленький урод. Голова его имела форму груши, суживаясь кверху и расширяясь книзу, а на ней, на этой небольшой макушке черепа, подобно щетине, торчали редкие волосы. Тело его было слишком тучно для его лет, а длинные, тонкие руки висели как плети. Во время ходьбы он как-то странно волочил свои кривые ноги; одним словом, Гирзут был живой насмешкой природы над человеком. Но при всем том взор его светился каким-то таинственным блеском, придававшим всей его неладно скроенной фигуре вид человека чувствующего и далеко не глупого. Только глаза и оживляли этого уродливого карлика.

Ни Домициан и никто другой при его дворе ничего не знал о происхождении Гирзута. Цезарь получил мальчика из рук некоего Асклетариона, известного вызывателя душ умерших.

Асклетарион часто появлялся в Риме и пользовался у Домициана каким-то необъяснимым уважением, которое граничило с суеверным страхом, внушенным императору этим странным кудесником. Страх этот, вероятно, и послужил причиной смерти Асклетариона: император приказал умертвить его, так как он имел неосторожность проговориться, что очень хорошо знает тот момент, когда император должен будет расстаться с жизнью.

Гирзут никогда почти не покидал нового своего господина. Домициан сначала даже обращался к нему, как это неудивительно, за советом в решении наиболее важных дел, и не раз первые шаги императора в управлении провинциями и даже всем государством зависели от капризов этого маленького урода. Но наряду с этим ему ничего не стоило сделать Гирзута игрушкой своего досуга, развлекаться им, как чем-то даже неодушевленным. Таков был Домициан. Естественно, что Гирзут чувствовал к нему глубокую ненависть, скрывая ее до поры до времени и выжидая, когда представится счастливый случай отомстить за себя.

Долго Марк Регул искал императора среди бесконечных садов дворца и наконец нашел его за занятием, столь тягостным для Гирзута. Домициан настолько был занят своими упражнениями, что не обратил на Марка никакого внимания, и тот должен был терпеливо ждать, когда Домициан соблаговолит заметить его и заговорить. Гирзут стоял с поднятой рукой, раздвинув пальцы, и внимательно следил за взглядами императора, за выражением его лица, а император старался попасть стрелой между его пальцами, желая обратить внимание Регула на свою меткую стрельбу и увидеть на его лице удивление, достойное таких стрелков, каким был император.

Домициан, пуская одну стрелу за другой, весь погрузился в свое занятие, и Регул стоял в почтительной позе, как бы застыв в своем тщетном ожидании ласковых слов императора. Прошло несколько минут — и Регул уже начал беспокоиться: он был смущен новым приемом и не знал, как понять его. Домициан посмотрел по сторонам: что-то недоброе было в его глазах. Регулу хорошо были знакомы такие взгляды. Что это значит? Немилость? И этот негодяй по той понятной усмешке, которая скользнула по губам цезаря, отнес ее всецело к себе, легко предполагая о подозрении, которое могло запасть в его душу. Откуда взялось это подозрение? Может быть, у Домициана есть и доказательства его провинности? В чем же она, эта провинность? Кто ему смел сказать о ней? И Регулу начали чудиться всякие страхи. Он начал рисовать себе самые ужасные картины, думать с сокрушенным сердцем о своей судьбе, которая была в руках этого подозрительного и пустого тирана.