Аврелия - [38]

Тотчас же по прибытии Регул сказал Парменону:

— Позови сюда Цецилию, а сам удались. Я приглашу тебя, когда будет нужно.

Молодая девушка тотчас же была приведена.

— Милое дитя, — сказал он, — я хочу отпустить тебя на свободу и возвратить отцу.

Цецилия задрожала от волнения. Ее глаза заблестели, и лицо покрылось румянцем. Но это первое движение радости вскоре рассеялось под холодным и пытливым взглядом ее собеседника, которого она не понимала, но которого, однако, инстинктивно боялась. Она невольно попятилась назад, но скромно ответила:

— Благодарю, господин… Я никогда не забуду твоего великодушия.

Регулу легко было заметить то впечатление ужаса, какое его присутствие производило на молодую девушку. Это его раздражало, и он решил для достижения своих целей не останавливаться ни перед какими средствами. Нужно было дорожить временем.

— Да, — повторил он, — я дам тебе свободу и возвращу отцу, но с одним условием.

Цецилия выпрямилась и в свою очередь пристально на него посмотрела.

— С условием, — продолжал Регул, — что ты откроешь все тайны той секты, к которой сама принадлежишь, и сообщишь мне имена всех христиан.

— О боже! — прошептала девушка. — Я чувствовала, что этот человек пришел сюда не для того, чтобы спасти меня, а чтобы погубить!

— Ну, что же? — продолжал допытывать Регул.

— Нет, господин, — ответила Цецилия, — ты должен знать, что христиане исповедуют свою веру, но не предают своих братьев.

Чтобы понять причину настойчивых желаний Марка Регула проникнуть в тайны христианства, необходимо иметь в виду, что в те времена, времена жестоких преследований, христиане тщательно скрывали от неверных все, что касалось их веры. Эта вполне разумная мера давала, однако, язычникам повод возводить на христиан обвинения в различных преступлениях, которые они будто бы совершали на своих таинственных собраниях.

— Итак, ты отказываешься ответить на мои вопросы? — закричал Марк Регул.

— Да, я отказываюсь, — твердо ответила девушка.

— Хорошо же… посмотрим… — сказал угрожающим тоном Регул.

Он позвал Парменона.

— Научи ее, пожалуйста, как надо отвечать, когда ее спрашивают.

Парменон достал длинную кожаную плеть и, обнажив плечи Цецилии, стал ее жестоко бить.

С первых же ударов плети, впившейся, подобно острию ножа, в тело молодой девушки, кровь полилась ручьями… Бедное дитя, впервые подвергшееся этим жестоким истязаниям, не могло удержаться от слез и от стонов, вызванных нестерпимой болью.

— Ну а теперь ты дашь ответ? — спросил Регул, сделав Парменону знак приостановиться.

— Никогда! — ответила твердым голосом девушка.

— В таком случае, Парменон, продолжай.

И Парменон вновь принялся безжалостно истязать свою жертву. Но Цецилия, овладевшая собой по мере возрастания страданий, не издала больше ни одного крика и лишь горячо возносила мольбы к Богу.

— Крепче, крепче, Парменон! — бессердечно повторял Регул, надеявшийся все же победить упрямство молодой девушки, уже ослабевавшей от страданий и потери крови.

Но твердость и мужество Цецилии оказались сильнее жестокости ее мучителей. Парменон прекратил свои пытки лишь после того, как девушка, совершенно обессилев, опустилась на землю.

— Проклятье! — воскликнул Регул. — О эти христиане! С ними не справишься. Что делать?

Нельзя было и думать о том, чтобы возвратить молодую девушку ее отцу и друзьям в том ужасном состоянии, в каком она сейчас находилась. А главное, как было думать Марку Регулу о ее выдаче, когда он не узнал еще от нее ни ее секретов, ни нужных ему имен! С одной стороны не хотелось терять тех двух миллионов, одна мысль о которых заставляла усиленно биться его сердце, а с другой стороны, не хотелось терять единственного и, может быть, неповторимого случая проникнуть в тайны христиан.

В душе Регула происходила борьба между алчностью и любопытством. Не отказываясь все еще от надежды выудить признание у своей жертвы, он рисовал себе увлекательные картины будущей своей силы и власти, которые будут естественным следствием его ревностного и усердного служения интересам императора.

«Ну что значит эта сумма в сравнении с теми благами, которые меня ожидают в случае удачи? — рассуждал Регул. — Конечно, она совершенно ничтожна! Нет, я ее не отпущу до тех пор, пока не получу признания! Она заговорит у меня!.. Я своей цели достигну!..»

— Оставим пока до завтрашнего дня, — обратился он к Парменону, — у нас есть еще достаточно времени. А пока нужно присмотреть за ней, а то нынешнее ее состояние может внушать некоторые опасения за ее здоровье.

Следующие дни Регул безуспешно делал попытку одержать верх, как он выражался, над упрямством молодой девушки.

Цецилия в самое короткое время испытала на себе все те мучения и ужасы рабства, которые ей так красочно описывал отец, когда умолял ее отречься от новой веры. И тем не менее, к крайней досаде своих мучителей, она была непоколебима в своем решении.

Марк Регул неистовствовал в своей бессильной злобе, видя, как все его старания разбиваются о непреклонную твердость молодой девушки.

Он хорошо знал, что Флавий Климент был христианином; по крайней мере, он мог это предполагать, видя его старания освободить Цецилию. Но одного предположения было еще недостаточно ни для возбуждения обвинения против ближайшего родственника императора, ни даже для доноса. Низкое происхождение и общественное положение Цецилии не оставляли сомнения, что Домициан, узнавши о ее принадлежности к христианству, не уделил бы ей особенного внимания. Иное дело Флавий Климент, его жена и их дети. Вот почему, с точки зрения Марка Регула, они заслуживали внимания.