«…Авраам родил Исаака…» - [6]

– Забыл я уже все, – пробормотал Борис Алексеевич.

– Чего? Не слышу, чего ты бормочешь!

– Забыл я, Муза, все! – крикнул он. – Не могу я работать инженером!

– Другие институт кончают заочно! – сказала она, опять появляясь из-за ящиков с начатой бутылкой в руке. – Че ты, глупее других или перестарок какой?

– Хорошая ты женщина, Муза, – Борис Алексеевич обнял ее с непринужденностью, которая так нравится женщинам. – Выходи за меня замуж!

– Стара я для тебя, – задумчиво сказала напарница. – А кроме того, у меня свой алкоголик есть! Ищи себе помоложе, Боря! – и она легко выскользнула из его объятий.

Борис Алексеевич не собирался жениться и сделал свое предложение скорее в знак признательности за веру в него и просто за хорошее отношение. Его семейная жизнь, пока так трагически не оборвалась, была настолько светла, что он не мог себе представить другую женщину рядом, ежедневно – женой, хозяйкой, матерью его новых детей. И уж во всяком случае здесь нужны были чувства, доверие, страсть и многое еще чего… Монахом он не был, у него была парикмахерша Тоська, которая терпеть не могла, когда он появлялся у нее пьяный, хотя охотно пила вместе с ним. Самое приятное, хотя и немного обидное, заключалось в том, что Тоська, к удивлению, замуж за него не собиралась и даже ни- когда об этом не заговаривала.

Вечером после работы, обежав магазины и набив портфель (он не носил сумок), Морозов заскочил в ясли.

– Здравствуйте, – ответила на его приветствие вторая дежурная. – Жалобы, предложения есть?

– Нет! – он подошел к кроватке.

– Папа пришел, – неожиданно произнес ребенок.

Уже месяц прожил младенец в его доме, с ним; его глаза перестали разбегаться в разные стороны, как в первые дни, а, четко и параллельно двигаясь, следили за перемещающимися предметами. Новоявленный отец считал, что следили с интересом. Александр уже знал свое короткое имя, слова "дай" и "на" и различал игрушки, причем предпочтение отдавал многоцветным и сложной формы, но "папой" он назвал Бориса Алексеевича впервые.

Морозов был потрясен и растроган, хотя знал, что это должно произойти, что все дети говорят "папа", иногда и раньше, чем "мама", знал, что мальчишка механический, по сути дела, робот, сложный, очень сложный, но робот, и все равно почувствовал теплое человеческое чувство к этому почти человечку. Пожалуй, впервые он отнесся к нему как к ребенку. Борис Алексеевич и через пятнадцать лет помнил свое состояние, с которым он спешил домой, с тяжеленным портфелем в одной руке и Сашкой в другой.

Первое время его не оставляло тревожное чувство, что вот кто-то позвонит в дверь и скажет: "Ага! Ребенок не настоящий, вы обманываете… вон он даже в пеленки не делает!" Хотя кому какое дело до его ребенка и до него?

Если раньше денег хотя и не хватало, но на "маленькую" всегда можно было наскрести, то теперь он жил в хроническом финансовом дефиците. С первых получек он приобрел изящную люстру, портьеры и тюль на окна, а нужны были еще сотни вещей. Кастрюли, утюг, стиральные порошки, одежда, приличная мебель – он теперь мечтал о полированной "стенке" и мягком гарнитуре. Мечтал о "стенке", а необходимо было постельное белье – сколько же можно было спать на голубом трикотаже. Год, примерно, назад он купил рулон, скорее всего краденого, трикотажа (случайно оказался при деньгах), и вот теперь голубая тянущаяся материя, разрезанная на соответствующие куски, выполняла функции простыней, пододеяльников, полотенец и половых тряпок.

А еще он мечтал о пушистом, ярком шерстяном одеяле; в прошлой жизни, до катастрофы, у них было два таких. Но зарплата была ограничена.

Выручила опять напарница.

– Боря, денег не хватает? – невинным голосом как-то спросила она.

– Не хватает, Муза!

– Слушай, Борька, у меня племяш, брата старшего сын, Альки, зашивается с чертежами какими-то. А ты институт кончил, это дело должен знать. А они заплатят неплохо. Брат-то в отставке, полковник. Мужик здоровый, на нем пахать можно… И им хорошо, и тебе живая копейка. А?

– Забыл я, Муза, все! – неуверенно сказал он.-Хотя в институте чертил хорошо. На пять!

– Вот и вспомни! – приказала она.

И на следующий день принесла задание. Это был курсовой по теории механизмов и машин.

Долгая жизнь за чертой закона, безнаказанная жизнь сделала его совесть сговорчивой. Теперь, принеся Сашку из "яселек" и фундаментально поужинав (он купил две поваренные книги: "Приготовление пищи" и "Румынская кухня" и научился отлично готовить, хотя стряпня его приобрела некий национальный колорит и была островата для среднерусского желудка), он мыл посуду, убирал и с огромным удовольствием садился за халтуру. После курсового проекта Музиного племянника на него посыпались просьбы. Понимая, что он подрывает педагогический процесс одного, а может и двух вузов, Морозов, однако, продолжал тренировать мозги, как спортсмен, который после травмы бегает трусцой, возвращая себе эластичность мышц и ритмичность дыхания.

Новая кроватка стояла в такие вечера рядом с его рабочим столом, и по ходу продвижения работы он докладывал ребенку о следующих этапах.

– А сейчас, – говорил он, – посмотрим, какое нужно взять передаточное число для этой пары шестерен, ежели по Малинину-Буренину.