Авое, Тифлис - [3]

Несправедливость

— Вскоре мы увлеклись пинг-понгом, и во дворе появился самодельный теннисный стол, сделанный для нас соседом-столяром дядей Денисом. Пока не было этого стола, мы с Робиком играли на небольшой деревянной кушетке, стоящей на нашем балконе. Играли самозабвенно, устраивали различные турниры. Однажды мы с Ноной заигрались во дворе и не заметили, как стемнело. Мы же не успели завершить игру. Тогда я притащил свечи. Дворовые ребята держали в руках зажженные свечи, и мы доигрывали незавершенную партию. Какой-то незнакомец, зашедший к нам во двор; увидев нашу игру при свечах, с одобрением воскликнул: — "Вот так рождаются знаменитые спортсмены!" Но он ошибся — спортсменами мы не стали, хотя я и записался в секцию настольного тенниса. Как-то, возвращаясь домой с тренировки, в троллейбусе, к своему изумлению я увидел, как некий мужчина шарит в карманах другого, а тот стоит как истукан и ни звука. — Неужели он не замечает этого? — пронеслось в голове. Я подошел к незнакомцу и тихо шепнул, что ему лезут в карман. Он продолжал стоять, как восковая фигура из музея мадам Тюссо, и молчал. Троллейбус подъезжал к остановке. Вдруг я почувствовал сильные удары по ногам. Боль ударила в голову. Били несколько человек, пытаясь стащить меня с троллейбуса, но я, превозмогая боль, крепко схватился за поручни и удержался. Видя тщетность своей затеи, они выпрыгнули на ближайшей остановке. А я остался. Это была моя первая встреча с ворами, с откровенной несправедливостью и глумлением над человеком. Позже мне часто приходилось встречаться с подобными деяниями, но в завуалированной форме, когда обкрадывают не карман, а душу. Но этот эпизод мне запомнился на всю жизнь. Я поведал об этом случае Ноне и Робику и некоторое время был окружен ореолом героя.

— У меня было обостренное чувство ко всякой несправедливости, в особенности по отношению к беззащитному человеку. Как-то я стоял на улице, у нашей школы. В нескольких шагах от меня сидел, устроившись на бордюре, тщедушный крестьянин с живой курицей в руках. Он видимо желал ее продать. Курица периодически кряхтела, а крестьянин, громко, но жалобно за ней "переводил": — "Ку-ри-ца! Ку-ри-ца!". Вдруг, откуда не возьмись, на большой скорости подъехала милицейская машина типа "черного ворона". Из нее выскочили милиционер в форме и шофер, и, схватив опешившего крестьянина с кудахтающей курицей, затолкали его через заднюю дверь в машину, и направились на свои места, в шоферскую кабину. Бедный крестьянин, беспомощно озираясь по сторонам, искал помощи. Пока милиционеры садились в кабину, я быстро открыл не запертую на ключ заднюю дверь и дал понять крестьянину, чтоб тот скорей унес ноги. Что он и сделал на редкость ловко, и мгновенно исчез в подворотне. Тут уже блюстители порядка, заметив через окошечко, что и кузове никого нет, с изумлением восклицая: — "Baa! Bа-а!", вновь выскочили из машины. Но от "нарушителя" и след простыл. Они секунду замешкались, затем, поняв в чем дело, молчи взяли и посадили в машину меня. В ближайшем отделении милиции, куда меня доставили, работавшая с подростками женщина стала оформлять протокол. Я признался, что способствовал побегу "опасного для общества преступника". Сообщили об этом ЧП, по телефону, нашему соседу Шуре Нейману — в нашем дворе только у них был телефон, и я помнил номер. Спустя некоторое время в милицию в полуобморочном состоянии прибежала мама. Узнав, в чем дело, моя бедная мама немного успокоилась. Взяв с меня слово и расписку, что такое больше не повторится, нас с мамой с миром отпустили. Мама всю дорогу отчитывала меня, но как ни странно, угрызения совести я не испытывал. Наоборот, случись такое снова, я сделал бы то же самое. Вечером, под унаби, этот случай бурно обсуждался соседями за бутылочкой вина под председательством, пользующихся авторитетом в нашем дворике, Смбата Ростомовича и повара Серго Метревели, кстати, единственного, кто был репрессирован и сослан с семьей в ссылку из нашего двора и, к счастью, вернулся. Для объективности наши домочадцы не были допущены к обсуждению этого важного события. Смбат Ростомович подытожил, наконец, общее мнение — обязательно помогать попавшим в беду, но так, чтоб не навлечь большую. А, обычно немногословный дядя Серго, предложил тост за спасенных — курицу, ее хозяина и меня.

Ежевика и марки

— Отношение Ноны ко мне в последнее время заметно изменилось. Я зачитывался Драйзером и, уподобляясь его героям, стал уделять своей внешности больше внимания. Мне казалось, что у меня весьма ординарная внешность, и я избегал смотреть в зеркало, а тем более быть при этом довольным. Но, начав следить за собой, вскоре заслужил похвалу Ноны. Она сказала, что я похож на Жорку,— а это был очень красивый мальчик с соседнего двора и лучший комплимент, в данном случае, для меня. Я утроил свои усилия. Старательно следил за шевелюрой, одеждой. У меня появились первые мокасины, брюки дудочкой. А вскоре я прослыл симпатичным мальчиком не только нашего двора, но и всего "убана" или, как сейчас говорят, — микрорайона.

— Летом я, вновь, поехал к бабушке Устине и тете Мане, маминой сестре, живших тогда недалеко от Тбилиси у небольшой железнодорожной станции. Дед мой, по материнской линии, мастер Ерем Агванян, погиб накануне войны, выполняя свой служебный долг, прямо на железнодорожных путях, спасая поезд от крушения. Его старший сын — Геворг, ушел на фронт добровольцем и отдал жизнь в Великую Отечественную. В период летних отпусков к Мане съезжались братья — Агван и Размик из Еревана и Арег — молодой офицер, служивший на Дальнем Востоке.