Августовский рассвет - [48]

Я уже видел свои книги в витринах магазинов и произносил их наименования: «Рассказы о ничейной земле», «Кровавые дороги», «Августовский рассвет».

Как легко писать книги в мыслях!..

Итак, у меня был фронтовой дневник, и я перед каждым боем или заданием оставлял его своему земляку, старшине Шоропу из полевого обоза, человеку старше меня по возрасту. Я лично вручал ему свой дневник или пересылал через связного без каких-либо объяснений. Получая тетрадь, Шороп, высокий и крепкий, внимательно смотрел на нее, потом направлялся к повозке, где держал свой походный сундучок, открывал его и клал дневник в большой конверт, на котором был написан мой домашний адрес. Он никогда не говорил мне об этом конверте, но я его видел. Может, из-за этого конверта всегда, когда я шел в атаку, у меня возникало такое чувство, будто какая-то частица меня готовится безвозвратно уйти и что эта частица, что бы ни случилось со мной, будет жить и попадет туда, куда я всей душой хотел бы вернуться.

И так получалось, что фронтовой дневник не отставал от меня и постоянно возвращался ко мне после боя.

Все тот же Шороп присылал его мне с припиской: «Господин младший лейтенант, подтвердите получение. Ст. сержант Шороп».

Возвращение журнала всякий раз благотворно действовало на меня. Я сразу же становился увереннее в себе, сильнее и решительнее. Дневник подтверждал, что я жив. Я перелистывал исписанные химическим карандашом страницы и принимался писать дальше. Помнится, иногда я бывал очень скрупулезен: пытался восстановить и зафиксировать даже тот поток мыслей, который захлестывал меня во время боя, старался описать до мельчайших подробностей владевшие мною чувства и ощущения. Я поверял тетради все, абсолютно все, что вспоминал, переживал сам или, как я думал, могли переживать другие в моменты яростных схваток. Фронтовой дневник был для меня на самом деле чем-то вроде убежища, возвращения к интимному, привычному. Он был чем-то вроде очага, к которому тянешься после пережитой бури, оазисом тишины, который инстинктивно отыскиваешь в бурном водовороте жизни. Фронтовой дневник был мною, студентом Раду Врынчану, свежеиспеченным младшим лейтенантом запаса, прямо со скамьи юридического факультета попавшим в пекло взрывов и крови… Фронтовой дневник был моим обращением к самому себе, он оставлял меня наедине с собою, и, хотя я рассуждал о войне, все казалось простой условностью. Мой внутренний диалог призван был устранить страх, заставить меня не забыть, что я являюсь в действительности человеком, который имеет в жизни какое-то предназначение и который с полной добросовестностью пытается исполнить это предназначение, но иногда чувствует непреодолимое желание обрести покой.

* * *

Однако наступил день, когда старшина Шороп уже не вернул мне мой фронтовой дневник с обычной припиской: «Подтвердите получение…» Кто знает, куда запропастилась та тетрадь, где она блуждала!.. Неведомо кто перелистывал ее или топтал в неведении ногами. От кого я мог бы потребовать вернуть мне мою тетрадь, где я мог бы ее искать?

Я так и не встретился больше со своим фронтовым дневником. И все же теперь, спустя столько лет, воспоминания стали всплывать в памяти, приобретать формы, заговорили. Я вижу в них себя таким, каким был тогда, вижу людей, бывших рядом со мной или покинувших меня тогда, людей, которых никогда больше не встречу. Я вспоминаю те дни и ночи, и вот эти воспоминания складываются строчка за строчкой в книгу, но не так, как я их записывал тогда, в дневнике, а как они приходят мне в голову, как разворачиваются сами по себе. И вот уже рядом со мной и старшина Шороп, и майор Дрэгушин, и капитан Комэница, и сержанты Сынджеорзан и Додицэ, и капрал Панэ, и доктор, и Вера, сестра с голубыми глазами, и Вова, и Обрежан, и многие, многие другие… Нет, у меня было намерение написать не роман, а книгу воспоминаний человека, который прошел через войну, вел фронтовой дневник и хочет его восстановить. Может, поэтому, а может, из-за многих других причин, но я выбрал для этой книги одно из названий, о которых мечтал тогда…

* * *

Город ждал в оцепенении. На старых улицах, затененных древними каштанами, ни души. На площади между мелкими лавчонками вихрь подхватил обрывки бумаги и мусор, оставшийся с предыдущего дня. На берегу Тимиша несколько лодок рвались на привязи, будто хотели скрыться куда-нибудь подальше.

Воздух был горячим, удушливым. В городе все замерло в беспомощном напряженном ожидании. Над всем нависло предчувствие чего-то ужасающего, жестокого.

Город ждал. Утром улицы города были заполнены народом. Газетные киоски брались штурмом. Крупные заголовки газет возвещали: «Румыния объявила войну гитлеровской Германии!» Это известие горячо комментировалось. Тут же разрабатывались планы, строились всевозможные гипотезы. Люди почувствовали облегчение, и напряжение спало: они снова стали хозяевами своих мыслей и своих слов. Они могли теперь говорить открыто и без страха. Румыния повернула оружие! И оружие начало стрелять…

То ли как ответ, то ли как угроза в воздухе послышался нарастающий гул. Этот гул был хорошо знаком жителям города. Они слышали его в течение длительного времени. Это был гул моторов четырнадцати самолетов, базировавшихся на аэродроме.