Августовский рассвет - [16]

— И он не предлагал тебе присоединиться к ним? — спросил я.

— Нет, не предлагал. И я знаю почему. Я же такой человек, что, пока не буду убежден в чем-либо, ничего не сделаю. Как тебе объяснить получше? Все, что он мне говорил, было новым, красивым, доходило до самого сердца, вселяло надежду. А ты сам знаешь, что у нас в семье из рода в род все жили в нищете. И видишь ли, по коммунистическому учению все связано одно с другим, нанизано, как бусинки на нитку. Или принимай все, или ничего. Случилось так, что его схватили раньше, чем он просветил меня по всем вопросам. Но пока его не схватили, я два раза все же помог ему. Что стало с ним потом, не знаю. Может, его расстреляли, потому что он пустил ко дну несколько груженных зерном барж.

— Как это «пустил ко дну»? — удивился я. Мне трудно было представить себе, как это можно — потопить несколько барж, и чтобы об этом не узнали.

— Э, не легкое это дело, но и не такое уж трудное. Самое главное — незаметно прикрепить к корме баржи магнитную мину, а потом баржа сама взлетает в воздух.

Ящик с минами я пронес ему на баржу. Мины-то были как игрушки — чуть побольше затвора винтовки. Ящик он прятал на буксире под кучей старых тросов.

Когда его арестовали, я первым делом бросил в Дунай тот самый ящичек. И правильно сделал, потому что через час полицейские, обыскивавшие буксир, заглянули и под ту кучу. Я очень обязан моему мастеру-коммунисту. Благодаря ему многие вещи стал понимать иначе, чем их представляли попадавшие в руки книги и газеты.

…А время шло. Наступил знойный август. Небо было высоким и голубым, таким голубым, каким мне ни разу не приходилось его видеть. Ни у нас, ни у русских не было видно ни души, будто мы очутились в краях, где единственной формой жизни была обожженная летней жарой растительность.

Дни были тяжелые. В окопах солдаты собирались по одному, по двое и вели бесконечные разговоры. Когда надоедала бесконечная болтовня, солдаты затихали, замыкались в себе и думали о своем, пока сон не сваливал их. Сломленные зноем, они засыпали и во сне видели свои дома, жен, детей.

В моем укрытии время тоже тянулось медленно. Мы с Нягу разговаривали, пока не начинали болеть скулы, и тогда каждый погружался в свои думы, чувствуя отчуждение друг к другу.

В конце концов мы продолжили прерванный разговор.

— Скорее бы темнело, чтобы можно было выйти из этой могилы! — взорвался Нягу.

Я взглянул на часы. До сумерек осталось еще несколько часов. В августе день долгий, солнце не собирается закатываться, будто не может налюбоваться богатыми плодами земли.

— Может, поспим немного?

— Я уже отупел от сна и скуки. Уж скорее бы начинали эти русские!

Нягу, как и солдат моего взвода, не беспокоила перспектива наступления русских. Меня же, напротив, она беспокоила. Это состояние передалось мне от моих начальников. Они переживали больше всего. И чем ближе становился фронт, тем больше они беспокоились.

Все чаще звонил телефон.

— Что нового у тебя на участке, Катанэ?

— Тишина, господин капитан!

— Тишина? М-да…

Теперь довольно часто ночью позиции взвода посещали командир роты или майор.

— Ну как у тебя, Катанэ?

— Тихо, господин майор.

— Тихо? Проклятая тишина!..

Я провожал майора до самых передовых позиций. Он прислушивался. Слушал и я. Да, кругом стояла тишина, и только стрекот сверчков нарушал ее. Странные насекомые эти сверчки! Они, веселые и безразличные ко всему, стрекотали до самого утра. Если, бог весть по какой причине, фронт оживал, они все равно продолжали стрекотать. Бедные сверчки привыкли и к канонаде, и к лаю пулеметов. По другую сторону, на позициях русских, тоже стояла тишина, но совсем иная, кажущаяся. Будто нас и их разделяла стеклянная стена, не позволяющая нам услышать, что творится у них. А там что-то происходило.

— Дорогой Катанэ, нам обязательно нужно достать «языка». Обязательно! — Это произносилось умоляющим тоном.

— Господин майор, попытаемся еще раз. Знаете, сколько раз мы ни посылали, русские их обнаруживают. Если разрешите высказать мне свое мнение, то вот оно: я думаю, надо попробовать в другом месте. Здесь, на моем участке, они страшно бдительны, господин майор.

— Другие тоже попытаются. Но попытайся и ты еще раз. Скажи людям, что господин генерал даст месячный отпуск тому, кто доставит «языка». Понимаешь? Дивизии непременно нужен «язык». Послушай сам! Они что-то затевают…

— У меня тоже такое впечатление, господин майор.

Все до последнего солдата понимали, что русские готовятся. Было тихо. Но за этой тишиной что-то творилось, и до нас будто долетал гул далекого моря.

После ухода майора я с полной серьезностью высылал патруль, чтобы они привели «языка». С такой же серьезностью люди готовились к выходу. Это было нечто вроде игры, в которой, думали они, я ничего не понимаю.

Так проходили дни…

Не знаю, имелись ли у немецкого командования и Антонеску сведения о дате начала наступления советских войск. Я склоняюсь к тому, что мы на передовой раньше и точнее, чем они, узнали об этом.

— Э, братцы, не сегодня-завтра начнется «свадьба»!

— Точно, начнется, чего уж там!

В тоне, которым произносились эти слова, слышались и страх, и радость.