Августовские молнии - [24]

— Ну хотя бы до поворота, — умолял Бенитес.

— А вы уверены, что ничего не слыхали? — обратился я к Часаро и кочегару, чтобы убедиться в неизбежности нашей поездки.

— Не знаю, что вам сказать, генерал, — пожал плечами Часаро.

— Тогда поехали вперед. Не торопясь.

И мы поехали вперед и не торопясь, миновали поворот и тут же увидели «Сирауэн». Опять на пятом километре.

Все в сердцах выругались.

Пришлось приблизиться к вагону вплотную и со всяческими предосторожностями прицепить его.

— Вернемся, пожалуй, в лагерь и посмотрим, что нас еще ожидает, — решил я. Но Бенитес настаивал на новой попытке.

— Давайте бросим вагон вместе с паровозом, а сами вернемся пешком, — уговаривал он меня.

Я ответил:

— Во-первых, если мы не отцепим паровоз, есть риск, что он дойдет как раз до американцев, а во-вторых, мне не хотелось бы лишиться паровоза, у нас их не так уж много.

Бенитес упорно отстаивал свое предложение, но я приказал возвращаться в лагерь.

— Посмотрим, что скажут остальные. — Я решил таким образом положить конец спорам.

— Подтолкнем его хотя бы до третьего километра, генерал.

Должен признаться, основное соображение, заставлявшее меня вернуться в лагерь, заключалось в том, что мне надоело кататься туда-сюда с «Сирауэном». «Если они хотят подтолкнуть его до третьего километра, пусть обходятся без меня», — сказал я себе.

Итак, мы вернулись в лагерь.

Я приказал поставить «Сирауэн» подальше, поскольку не имел ни малейшего желания взлететь вместе с ним на воздух, если вдруг по какой-нибудь несчастной случайности он взорвется.

Германа Тренсу мы застали в страшном волнении.

— Теперь нам придется сидеть тут посреди поля всю жизнь, — сказал он. — К тому же все это полагалось сделать Курносому.

Курносый — это Каналехо. Впрочем, мы должны были давно уже, с самого начала, отослать его куда-нибудь в другое место — он всегда приносил несчастье. После обеда состоялось заседание штаба.

— Могу вылететь на бомбежку, — предложил свои услуги Хуан Паредес.

— Остановка только за бомбами, — откликнулся Герман.

Я настаивал на возвращении в Куэвано, чтобы затем идти на Мехико, а Одилон Рендон предлагал двинуться к Педрас-Неграс.

— Если мы разобьем Маседонио Гальвеса, гринго тут же откроют нам границу.

Каналехо молчал как рыба — Тренса и так на него сердился. Бенитес же, наоборот, упорно предлагал использовать свой «Сирауэн».

— Давайте пустим его вниз на полном ходу вместе с паровозом, — уговаривал нас он.

Я отвечал со всей откровенностью:

— Пускайте как угодно, а меня от этого занятия избавьте.

И тут мне пришло в голову, что, пожалуй, лучше всего было бы посадить на динамит Каналехо, может, тогда нас перестал бы преследовать злой рок; но я сдержался и ничего не сказал.

В разгар нашего спора, когда мы, все более и более ожесточаясь, пытались разобраться, где черное и где белое, вошел лейтенант Касадо, начальник связи.

— Поступила телеграмма со станции Асуэла, генерал, — обратился он кТренсе, передавая ему бумагу со следующим текстом: «Северном направлении прошел неопознанный поезд Давалос».

— Прикажите задержать его в Нории, — бросил ему Герман, не придав значения телеграмме, и повернулся к нам: — Посмотрим, может, завтра мы что-нибудь придумаем, сегодня же у нас слишком плохое настроение.

Он встал и пошел утешаться к своей Камиле, с которой был неразлучен. А мы отправились спать.

Глава XVII

Я занимал купе пульмановского вагона, предназначенного для командиров. Я отдыхал там, восстанавливая сном силы, как вдруг Герман Тренса потряс меня за плечо.

— Из Нории сообщают, что на том поезде едет Вальдивия.

— На каком поезде? — Я совсем забыл о телеграмме, которую принес Касадо.

Разумеется, окончательно проснувшись, я понял — тут что-то не так.

— Зачем едет Вальдивия?

— А вот через полчаса он сюда явится, ты у него и спроси. Одевайся! — Сказав это, Тренса тут же ушел, потому что и сам был в одних кальсонах.

Вскоре он вернулся уже одетый, на цыпочках.

— Если у него дурные вести, пусть никто нас не слышит.

Мы вышли из вагона, направились к палатке, где спали наши денщики, и приказали им седлать лошадей.

Ночное небо затянули тучи, стояла кромешная тьма; земля была мокрая, но дождь не шел. Мы велели позвать караульного офицера.

— Предупредите часовых, что генерал Арройо и я сейчас вышли из лагеря, чтоб не вздумали стрелять, — распорядился Тренса.

Привели лошадей. Мы вскочили в седла и поскакали вдоль железнодорожного пути, до первого сторожевого поста, расположенного километрах в трех к югу. Когда послышался грохот приближающегося поезда, Тренса велел зажечь фонарь и поставить его на шпалы. Вскоре вдали показался свет паровозного прожектора; свет все приближался и наконец паровоз с грохотом и скрежетом остановился возле нас.

Мы поняли, что все пассажиры этого поезда были здорово напуганы.

— Кто идет? — окликнули нас с паровоза.

— Родина и Революционная справедливость, — отвечал Тренса, ибо таков был наш отзыв.

— Это поезд генерала Вальдивии.

— Передайте ему, что с ним хотят говорить Тренса и Арройо.

Пока шел этот разговор, с поезда спрыгнули на землю люди. Один из них, завернувшись в сарапе, подошел к нам. Мы узнали Анастасио Родригеса.