Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции - [82]

Письмо Михаила Александровича включает в себя неизменные три пункта: 1) напугать – «перемены в настроении самых благонамеренных людей – поразительные», «мы стоим на вулкане», «малейшая искра, малейший ошибочный шаг мог бы вызвать катастрофу»; 2) убедить царя, что от него скрывают правду – министры, «оберегая свои личные интересы, не скажут правду»; 3) предложить выход – «решив удалить наиболее ненавистных лиц и заменив их людьми чистыми, к которым нет у общества (а теперь это вся Россия) явного недоверия, ты найдешь верный выход из этого положения»[381].

Георгия Михайловича на выступление подвиг протопресвитер Шавельский, которого – в свою очередь – обрабатывал все тот же князь Волконский. 31 октября, за день до начала штурма власти, Шавельский обрисовал Георгию Михайловичу свое видение ситуации: «Пока возбуждение направлено только против правительства, государя оставляют в стороне. Но если не изменится положение дела, то скоро и на него обрушится гнев народный. – Но императрицу все ненавидят, ее считают виновницей во всем? – заметил великий князь.

– Да, ее всюду ненавидят, – подтвердил я.

– Что же делать? Как помочь? – воскликнул великий князь.

– Надо раскрыть глаза государю, надо убедить его, что сейчас должны стоять у власти не ставленники Распутина, а честные, самые серьезные, государственного ума люди. Вы – великие князья прежде всего должны говорить государю об этом, ибо вас это больше всего касается, – сказал я.

– Говорить… Но как скажешь ему? Он не станет слушать, может на дверь указать! – снова воскликнул великий князь.

Меня удивил такой страх одного из старейших и лучших князей перед этим кротким и, как казалось мне, неспособным ни на какую резкость государем, и я высказал великому князю свое недоумение:

– Не понимаю вас, ваше высочество! Я знаю, что государь любит и уважает вас. Поэтому представить не могу, чтобы он выгнал или вообще отказался выслушать вас, когда вы заговорите о том, что нужно для спасения его.

– Хорошо! – сказал великий князь…»[382]

Почти две недели «один из старейших и лучших» великих князей преодолевал страх. Сказать лично так и не решился – отправил письмо, находясь уже не в Ставке, а в штабе Юго-Западного фронта, где его дополнительно обработал генерал Брусилов. Георгий Михайлович сформулировал пожелания генералитета: «общий голос – удаление Штюрмера и установление ответственного министерства». «Если бы я это слышал от левых и разных либералов, – пишет великий князь, – то я бы не обратил на это внимания. Но это мне говорили и здесь говорят люди, глубоко преданные тебе и желающие от всей души блага только тебе и России нераздельно»[383].

Странно, надо сказать, что преданные люди, не отделяющие царя от России, требуют при этом установить парламентскую форму правления. А если серьезно, то на лицо определенная тенденция. «Разные либералы» не ратуют за ответственное министерство. И связанные с «разными либералами» великие князья – Николай Михайлович и Михаил Александрович – выдвигают очень скромную программу: всего-навсего отстранить от власти наиболее ненавистных лиц. А с радикальной программой парламентаризации выступают Николай Николаевич и Георгий Михайлович, самым тесным образом связанные с генералитетом. Действительно, генералы в то время зачастую были настроены решительнее либеральных депутатов. Недаром события февраля-марта некоторые историки называют «заговором генералов».

Николай II поддался давлению, которое оказывали на него со всех сторон. Тем более что он находился в Ставке, а Александра Федоровна – в Царском Селе. Штюрмер получил отставку, хотя императрица и просила за него. Главой правительства стал министр путей сообщения Александр Трепов, известный своими антираспутинскими настроениями.

А 10 ноября царь сообщил жене, что решил уволить и Протопопова. Он, мол, «перескакивает с одной мысли на другую» и вообще, говорят, «был не вполне нормален после известной болезни».

«Только, прошу тебя, не вмешивай нашего Друга, – пишет Николай II. – Ответственность несу я и поэтому я желаю быть свободным в своем выборе».

Таких отповедей императрица еще не получала. Она поняла, что муж выходит из-под ее влияния, и тут же засобиралась в Ставку, по пути посылая царю письмо за письмом и телеграмму за телеграммой. Штюрмера она уже не защищает – он был «медлителен, ненаходчив и недостаточно крепко держал их всех в руках». К тому же месяцами не виделся с Распутиным – «и вот потерял почву под ногами». Для нее теперь главное – отстоять Протопопова, «потому что он чтит нашего Друга».

Разумеется, проблема заключалась не в личности министра внутренних дел, а в общем направлении политики, в чем Александра Федоровна и убеждала мужа: «Душка, помни, что дело не в Протоп[опове] или в X, Y, Z. Это – вопрос о монархии и твоем престиже, которые не должны быть поколеблены во время сессии Думы. Не думай, что на этом одном кончится: они по одному удалят всех тех, кто тебе предан, а за тем и нас самих».

11 ноября в 14.06 Александра Федоровна отправила телеграмму: «Умоляю оставить Калинина (прозвище Протопопова. – Г. С.