Август - [26]

— Заседание круизной комиссии по делам несовершеннолетних считаю открытым.

— На повестке дня один вопрос, — продолжил так же казенно Толя, — долго вы будете, девчонки, убиваться из-за какой-то ерунды?

Саня жестом фокусника вытащил из-под стола два роскошных персика и, вытянув худые загорелые руки над столом, положил фрукты перед открывшими рты подружками:

— Нечего кукситься, девчата! Инцидент давно исперчен, как сказал один плохо кончивший классик советской поэзии.

— Какой поэт?! — строго уточнил у девочек Толя?

— М-Маяковский, — запинаясь от волнения послушно ответила Даша.

— В-Владимир Владимирович, — добавила зачем-то, икнув, Глафира и смущенно прикрыла рот розовой детской ладошкой.

— Зачет! — торжественно объявил Муравьев и улыбнулся так искренне, что девушкам ничего не оставалось, кроме как последовать его примеру. Улыбки, правда, вышли несмелые, но Анчаров поддержал их, растянув смуглыми пальцами свой рот под щеткой усов до предела, смешно округлив черные глаза — не хочешь, а захохочешь. Так и вышло.

Толя подождал минуту, пока официантка поставит перед ними суп, и буднично заговорил:

— Значит так, милые мои проказницы. Злой дядя оказался обыкновенным бандитом на отдыхе. Пистолет у него игрушечный — зажигалочка. Сам он жив — здоров и сейчас, после проведенной нами утром разъяснительной работы, скучает на автостоянке в Лодейном поле, ожидая автобуса на Петроград. А пароход наш, как вы, может быть, заметили, в чем я, впрочем, не уверен, пароход наш уже полчаса как отошел от пристани и держит курс на Онежское озеро. Скоро, кстати, будем проходить первый шлюз, — а я никогда еще этого не видел, так что, давайте быстренько пообедаем и пойдем на палубу. А про вчерашний инцидент с легкой душой забудем и не станем задавать друг другу дурацких вопросов и нотаций читать тоже не будем. Вы взрослые уже, а мы вам не папа с мамой.

— Ну, ты за всех-то не говори, я может быть за маму и сойду, если надо, — хохотнул Анчаров.

— Ага, приголубишь и колыбельную споешь! Отставить, прапорщик!

— Сам ты прапорщик, — обиделся Саша, надулся и принялся за остывающий борщ.

Глаша с Дашей едва успевали моргать глазами, и из всего диалога поняли только, что все неприятности позади и можно ничего больше не бояться. Обед заканчивали весело. Девушки оттаяли и повеселели, на их лица вернулись естественные свежие краски, пальцы перестали подрагивать, в движениях стройных фигурок снова появилась невольная чувственность, а голоса перестали срываться.

Вся компания после громкого Анчаровского: «Спасибо нашим поварам за то, что вкусно варят нам!» — продефилировала между столиков на выход и вышла на палубу под легкий ветерок и горячее солнышко.

Все дружно закурили, радуясь возвращению непринужденной атмосферы праздника, который, как Париж у папы Хэма, всегда с тобой — вместе с пароходом и только начавшимся еще путешествием.

Толя незаметно для девушек изобразил Сане росчерк воображаемым пером на своей ладони. Тот кивнул и оттеснил Глафиру немного в сторону.

— Глаша, один момент с тобой давай решим, чтобы поставить точку во вчерашних приключениях. Ручка, та, с тобой?

— Да, — Глафира вздохнула и полезла в маленькую сумочку.

— Дай сюда! — Анчаров небрежно принял из вздрогнувшей горячей руки девушки небольшую, но тяжелую даже на вид металлическую авторучку, повертел в руках оценивающе, оглянулся скучающе вокруг и выкинул опасную игрушку в реку.

— Не было ничего, Глашенька! Ни ручки этой треклятой, ни хама грузинского, ни слез твоих, ни того, кто ручку эту тебе подарил — не было! Понимаешь, славная девочка, не было! Ни для тебя, ни для меня.

Глаша с тоскливой надеждой посмотрела в черные щелки мужских глаз, поняла, что глаза эти не врут ей сейчас, прижалась порывисто к жесткой груди офицера, легкая, как тростинка из песни Тухманова, не девушка, а ветерок, и снова немножко поплакала — радостно и облегченно.

Анчаров тихонечко, как ребенка, гладил девушку по вздрагивающему плечику, а сам смотрел на берег, проплывающий мимо теплохода, и не видел его, а видел почему-то молоденькую сестричку из госпиталя в Кандагаре, которая налила ему спирту тайком после операции, узнав, что солдату в тот день стукнуло 19 лет.

Муравьев рассеянно слушал Дарью, щебетавшую что-то про журналистскую практику на телевидении, кивал ей в ответ, и видел боковым зрением, как подходят друг другу юная Глафира и почерневший от жизни, твердый, как кремешек, Анчаров. «Спаси вас Господь!» — думал он, — «Спаси и помилуй!».

* * *

Вера, соседка Петрова по столу, кивнула Андрею Петровичу как своему, и, оставив нетронутым десерт, первая покинула ресторан.

В коридорах было пустынно, первая смена еще обедала, вторая отдыхала после экскурсии в каютах или устроилась в шезлонгах на палубе. Вера быстро пробежала по трапу на одну палубу вверх и без стука вошла в каюту к Кириллу с Машей. «Супруги» сидели в своем просторном полулюксе у телевизора и смотрели новости, дружно покуривая и попивая минералку со льдом. Неожиданному визиту они не удивились. Машенька сама перед обедом вызвала Веру на связь условленным знаком.

— Что-нибудь выяснили? — спросил добродушно Кирилл, не отрываясь взглядом от новостной картинки из воюющего Цхинвала.