Август - [121]

Осия:

— А ведь правда.

— Нет, — упрямился Ездра, — это у него тоже от безответственности, просто он был одинок, и ему не о ком было заботиться.

— На свете много одиноких, которым сколько ни дай, всё мало.

Странное движение в воздухе, какой-то рокот, какая-то грозовая беззвучность. В пятницу заштормило. Поулине очень тревожилась за Эдеварта: если он сейчас возвращается домой со своим другом, ему приходится идти против ветра. А это его задержит. В лавку пришёл Каролус, начал её успокаивать, что, мол, нечего ей тревожиться за Эдеварта, уж он-то справится с любым ветром.

— Молю Бога! — отвечала Поулине.

Каролус ходил по селению и всех успокаивал. Он жил воспоминанием о тех временах, когда он был местным матадором и раздавал кредиты всему Поллену, в его старых глазах всегда было столько милосердия и кротости, но теперь они погасли и утратили всякое выражение, как после капель для сна. Он заметно сгорбился, теперь он, можно сказать, носил поверх одной спины другую спину, но он не стал бы жаловаться на свою судьбу, покуда в полленской лавке не перевелись галоши.

Вот Ане Мария была человеком другого склада, она не омертвела душой, и все её чувства по сей день были при ней. Жестокая, постыдная несправедливость судьбы, что она не могла оставить у себя двух приёмышей, но она не склонилась, и горб у неё не образовался, напротив, она ходила, гордо выпрямясь. Как-то раз она сняла пресловутую табличку с надписью «номер один», другой раз написала письмо директору тюрьмы в Тронхейме, где сообщала, что у неё всё в порядке. Кузнечиха из Верхнего Поллена, мать маленьких двух принцев, приходила к ней в гости, болтала о том о сём, передавала приветы от мальчиков, рассказывала про них разные истории: когда они не получают, чего хотят, то грозятся уйти к приёмной матери. Такие речи доставляли Ане Марии удовольствие, она плакала потихоньку от радости и чувствовала себя более уверенно. По утрам она брала лопату, топор и мотыгу и уходила на тот маленький клочок земли, который ещё остался у них от прежнего большого луга, и принималась за работу. Что ж это такое происходило с ней? Но Ане Мария вовсе не лишилась рассудка, она прорыла канаву, прорыла другую, она копала и корчевала день за днём, день за днём на своём крохотном участке, она срезала дерн, разбивала комья земли. Каждое утро она проходила мимо Ездриного болота, где дала однажды увязнуть шкиперу из Хардвангера, — теперь это её нисколько не беспокоило. Доведись ей встретить этого шкипера сейчас, она спокойно прошла бы мимо и была бы в своём праве. Он хотел её заполучить, причём заполучить сразу, вёл себя слишком нахально.

В народе прошёл слух о том, чем занимается Ане Мария у себя на участке. Муж её окончательно сдал и был уже ни на что не годен, зато она вскапывала землю и ни от кого не скрывала, что собирается посадить там весной картошку. Это навело многих на раздумья, и бывший глава банка Роландсен, у которого при его роскошном доме не было ни клочка свободной земли, всерьёз подумывал о том, чтобы снести свой замечательный коридор с цветными стёклами из Индии, а на освободившейся площади тоже посадить картошку. Не сказать, что это была со стороны Роландсена аристократическая прихоть, просто он не мог себе больше позволить быть, как и прежде, наивным дураком.

Но Эдеварт с другом так и не вернулись, была уже суббота, а вдобавок на море был шторм. Поулине начала всерьёз беспокоиться, и её больше не успокаивали слова Каролуса. В лавку пришла Теодорова Рагна, чтобы справиться насчёт Эдеварта. Никаких известий.

Рагна пояснила, что спрашивает не для себя, и при этом опустила глаза. А послал её сын Родерик, почтарь.

Оказывается, Эдеварт позаимствовал у них почтовую лодку, а послезавтра надо везти почту.

— Да, всё очень плохо, — сказала Поулине.

— Нет-нет, — отвечала Рагна, — ничего не могло случиться, просто Эдеварта что-нибудь задержало. А если он до понедельника не приедет, то Родерик выкрутится, возьмёт взаймы лодку у кого-нибудь в Нижнем Поллене. Вот что он просил меня сказать.

Маленькая Рагна не хотела делать ещё хуже то, что и так плохо, а потому вела себя очень достойно. Дела у неё с мужем шли хорошо, да ещё как хорошо. Во-первых, они получали твёрдое жалованье за доставку почты, а во-вторых, они стали богоданными родителями доктора Лунда. Господи, как бы мог Теодор при этой оказии показать себя в Поллене, как бы мог развернуться, не препятствуй тому Рагна. От рождения она была наделена обаянием и привлекательностью, она привлекала мужчин, привлекала женщин, привлекала и детей и держалась скромно. Кое-кто уже начал обращаться к ней на «вы», что заставляло маленькую Рагну заливаться краской. Она и при этом была очень мила. Покинув лавку, она пошла домой по своего рода руинам прежнего селения, и, возможно, в душе у неё громоздились такие же руины собственной добродетели, очень даже возможно. Но маленькую Рагну всё это ничуть не испортило. Она, правда, чувствовала иногда, что ей надо бы заняться чем-то другим, не тем, что она делает сейчас, что ей следовало как-то измениться, — но, скажите на милость, кому бы этого не следовало?