Авеню Анри-Мартен, 101 - [74]

— И почему только это умиротворение, идущее от самой земли, не передается людям? — сказала Камилла.

— Так что же ты придумала?

— Спрятать Люсьена на сеновале у Сидони.

— У Сидони?!

— Да. Ей можно доверять: она ненавидит немцев.

— Но это слишком близко от Монтийяка!

— Правильно. Они никогда не подумают, что можно прятать кого-нибудь так близко.

Леа задумалась.

— Может быть, ты и права. Если бы речь шла не о Сидони, я бы сказала, что одной только ненависти к немцам еще недостаточно, чтобы доверять ей. Но Сидони…

— Пойдем к ней. Она дома, видишь — из трубы идет дым.

Дом Сидони возвышался над окрестностями, и, как она утверждала, бывали дни, когда из него можно было увидеть даже море.

Как обычно, она с радостью приняла гостей, выставив на стол свою знаменитую наливку из черной смородины. Не могло быть и речи о том, чтобы отказаться.

— Ах! Мадам Камилла! Как я рада видеть вас в добром здравии. А ты, Леа, очень похудела. Это не к тебе два раза приходил доктор Бланшар?

Со своего порога она видела все, что происходило в поместье, где она прослужила долгие годы.

— Нет, Сидони, это к Люсьену.

— Бедный малыш! А я-то думала, что он у партизан…

— Он получил очень тяжелое ранение. Сейчас ему лучше, но он не может оставаться в Монтийяке, это очень опасно. Он еще слишком слаб, чтобы вернуться к партизанам, поэтому мы пришли спросить, не согласишься ли ты спрятать его на несколько дней у себя на чердаке?

— Ты могла бы и не спрашивать!..

— Но если немцы что-то пронюхают, это может плохо для тебя кончиться.

— Не о том речь. Когда вы его приведете?

— Сегодня ночью.

— Очень хорошо. Кто будет знать, где он находится?

— Если нам удастся скрыть это от его матери, то только мы трое.

— Он сможет дойти самостоятельно?

— Думаю, что да, но нам придется идти вдоль кипарисов, а дорога там не такая хорошая.

— Я выйду вам навстречу и буду ждать в винограднике, за огородом.

Леа допила свою рюмку и, поцеловав ее, сказала:

— Спасибо, Сидони.

— Не за что, малышка… Ты думаешь, я могу допустить, чтобы эти грязные боши схватили ребенка из семьи месье Пьера?

На обратном пути Леа и Камилла обменялись лишь несколькими словами. Возле дома Камилла сказала:

— Ни слова Лауре о нашем визите.

— Как ты можешь думать, что Лаура выдаст Люсьена!

— Я не доверяю влюбленной девчонке.

Леа непонимающе взглянула на нее.

— Ты думаешь?..

— Мы должны все предусмотреть. Лаура скучает. Все ее друзья — в Бордо, мы ни с кем не встречаемся. Вполне естественно, что она могла поддаться обаянию этого парня.

— Но он использует ее для своих целей!

— Возможно. И мы должны убедить ее в этом… Я поговорю с ней.

Ночь выдалась очень темной, со стороны Ланд дул теплый ветер. По кипарисовой аллее медленно продвигались три темных силуэта.

— Ну как? Тебе не очень больно, дорогой мой? — раздался тревожный шепот.

— Нет, мама… Все в порядке.

— Тихо! Замолчите! Мне кажется, кто-то идет, — прошипела Леа.

Все замерли на месте.

На тропинке, проходящей вдоль виноградников, чуть ниже кипарисовой аллеи, хрустнула ветка и раздался звук шагов.

— Быстро, пригнитесь!

Шаги удалялись, мерные и спокойные.

— Люсьен, Леа, кто это был?

— Файяр. Он иногда выходит ночью, чтобы проверить, все ли в порядке. Но сегодня мне это что-то не нравится.

— Почему с ним нет собаки? — тихо спросил Люсьен.

— И правда… Странно. Может, он боится, что собака будет слишком шуметь, гоняясь за дичью.

— Да не болтайте вы так громко! В конце концов, он нас услышит.

Они замерли на несколько минут, а потом вошли в виноградник.

— Ах! Ну, вот и вы! А я уже начала волноваться. Мадам Бернадетта!.. Вам не надо было приходить.

— Ничего, не бойтесь, я умею молчать.

— Понимаю, мадам Бернадетта, понимаю…

— Поторопимся, я очень устал, — сказал Люсьен, которого поддерживали мать и кузина.

Некоторое время они шли молча.

— Сидони, спасибо вам за то, что вы согласились спрятать моего сына.

— А как же иначе, мадам Бернадетта? Я предупредила доктора Бланшара, что Люсьен теперь будет в Бельвю. Доктор придет завтра утром, чтобы «заняться моим ревматизмом»… ну, вы же понимаете…

— О! Боже мой! — вдруг воскликнула, споткнувшись, Бернадетта Бушардо.

Люсьен чуть не упал.

— Тебе не больно, сынок?

— Нет, мама… нет, вот только рука немного ноет.

— Скоро мы будем на месте.

На столе в большой комнате скромного дома Сидони был приготовлен легкий ужин. Они перекусили, при свете свечи. Вино немного восстановило силы Люсьена. Он встал.

— Мама, а теперь ты должна идти и не возвращаться сюда, пока тебя не позовут Сидони или доктор Бланшар.

— Но… мальчик мой!..

— Мама, если они схватят меня, то начнут пытать, и тогда я выдам своих товарищей… Я уже столько страдал, я испытываю такую страшную боль, что не вынесу новых мучений. Ты понимаешь?

По щекам Бернадетты Бушардо катились слезы. Комкая в руках мокрый платок, она сказала:

— Я сделаю, как ты хочешь.

— Спасибо, я знал, что могу рассчитывать на тебя, — произнес он, одной рукой обнимая мать.

— Не беспокойтесь, мадам Бушардо, я буду заботиться о нем, как о своем сыне.

— Помочь тебе подняться на чердак? — спросила Леа.

— Нет, спасибо. До свидания, Леа, береги себя.

— До свидания, Люсьен.

Моросил мелкий дождь. Стояла кромешная тьма, и женщины постоянно спотыкались на неровностях дороги. До Монтийяка они не обменялись ни словом. Все так же молча они обнялись возле Лестницы, ведущей в спальни. Согнувшись, словно под грузом тяжкой ноши, Бернадетта Бушардо поднялась по ступеням.